Глава 82

(“Moldava stellis lustratur” – лат. “Влтава освещается звездами”)

Однажды вечером мы спускались вниз из Пражского Града. На нас с фасада Мордзинского дворца на Малой Стране смотрели недовольные фигуры двух темных гигантов Брокоффа. Во Влтаве отражались отблески света от трамваев. “Над домом Вальдштейна виднелись, – как пишет Голан, – мужские пятна на простыне луны”[1154]. Ты помнишь тот зеленый свет фонарей на Карловом мосту? По этому призрачному пути, меж двух рядов статуй из песчаника, в наше время еще ездили повозки, искажающиеся при желтом свете фонарей. Затесавшись в ряды святых комедиантов с королевской выправкой, на перила моста взбирались пьяницы, чтобы поговорить с рекой, со звездами, отражающимися в черных водах.

Пять звезд, пять синих огоньков, словно в пунше, блестели в водах Влтавы, когда Ян Непомуцкий, сброшенный с моста, исчез в волнах. Но легенда на этом не заканчивается: в латинском источнике упоминаются блуждающие огоньки и отблески, бесчисленные чудеса игры света, великолепный блеск, небесное сияние. Это было 16 мая 1383 г. Вся Влтава светилась “зеленоватым блеском”[1155]. “Ты, наверное, видел бесчисленное количество ярчайших блесток, будто огонь и вода примирились, стекая по ней”[1156].

Каждый год 16 мая толпы очумевших дамочек и тучи паломников направлялись со всех уголков Чехии и Моравии, чтобы отдать дань памяти на этом самом месте на мосту, с которого каноник столичного капитула и настоятель собора Всех Святых Ян Непомуцкий, как сообщает легенда, был сброшен в воду приспешниками жестокого короля Вацлава IV, потому что отказался разглашать тайну исповеди королевы[1157]. Мы не будем вдаваться в подробности этого спорного факта биографии святого: противники культа Яна Непомуцкого считали, что этого персонажа и вовсе не существовало, или его нужно отождествлять с его тезкой, доктором церковного права и викарием архиепископа Праги, также утонувшим, только десять лет спустя, по той причине, что пошел против воли Вацлава IV, которого во всех хрониках называют иродом и нероном, и назначил аббата монастыря Кладрубы[1158].

Символ звезд Яна Непомуцкого послужил источником вдохновения для многих чешских произведений искусства. Этот звездный квинтет, светивший из вод Влтавы, стал прообразом сада и всей пятиугольной структуры милой церквушки на Зеленой горе недалеко от Ждяра, небольшой, остроконечной, словно стеклянная друза. Образ этих звезд появляется, пусть и в шутку, даже у Гашека: силой доставленный в дом Швейка подвыпивший капеллан Отто Кац “демонстрировал жажду мучения, требуя, чтобы ему отрубили голову и выбросили ее в мешке во Влтаву: “Мне бы очень пошли звездочки вокруг головы. Хорошо бы штук десять”, – восторженно произнес он”[1159].

Благодаря усердным молитвам, трехдневным богослужениям, празднествам, проповедям иезуитам удалось распространить культ строптивого каноника. Источник из пяти струй, манна небесная, высокий кедр с вершины Ливанских гор, истинное сокровище, новый Элизиум, крепкая и нерушимая стена в страданиях, – непомуцкий мученик, вызывая жалость к перенесенным им мучениям, помогал стереть воспоминания о еретике Гусе и служил лозунгом в борьбе против “заблуждений” Гуса, без дополнительных ходатайств или догматических обоснований. И они не успокоились, пока им не удалось поместить Яна Непомуцкого на небесах среди святых.

15 апреля 1719 г. была открыта предполагаемая могила Яна Непомуцкого в соборе Святого Вита. И в присутствии на ладан дышащих бакалавров, юристов, знати и прелатов консилиум хирургов во главе с Франтишеком Львом из Эрлсфельда – чванливым беднягой с огромным кудрявым париком – произвел опознание завернутого в лохмотья скелета, который был эксгумирован из сгнившего дубового гроба. Заключение медиков: скелет оказался целым, хотя, по причине падения и удара об основание моста, во многих местах были трещины. Очень осторожно соскребли с черепной коробки пряди волос, покрытые плесенью, и комки глины, и вот во рту, забитом землей, показался алый язык, в котором текла самая настоящая лимфа[1160].

После этого чуда слава о мученике разрослась невероятно, и его причисление к лику святых только ускорилось. В день канонизации (4 июля 1721 г.) скелет без языка, одетый в церковное одеяние, в треугольной шляпе священника и со стихарем, был помещен в стеклянный гроб. Череп лежал на шелковой вышитой подушечке, в правой руке был крест и серебряный колос, в левой – золотая пальмовая ветвь. Под звуки труб гроб вынесли во двор на небольшую площадь перед Градчанами. За прозрачным гробом, медленно переставляя свои красные туфли, словно ступая по воде, старый архиепископ нес в серебряном реликварии в форме цилиндра святой язык, уже отделенный от Скелета. Вечерняя Прага была вся подсвечена огоньками. Факелы горели по краям триумфальной арки, возведенной перед Шварценбергским дворцом. Пиво и вино лились из фонтанов архиепископа[1161].

Но вся страна с нетерпением ждала канонизации священника. В Прагу из пригородов потянулись вереницы паломников. Распространялись слухи и хвалебные речи, зажигались свечи, а под звуки военных оркестров, исполняющих музыку под сводами моста, все готовили души к величайшему событию. Какие-то болваны судачили, будто дьявол не успеет своими ловушками и препонами помешать канонизации. В Риме священная конгрегация хотела знать больше подробностей о чудесном Языке. И вот, назло архиепископу и другим сановникам, снова (1725) Лев из Эрлсфельда склонил свою голову с париком перед реликвией. И Язык, который с самого начала казался сухим и сероватым, в руках у хирургов разбух, будто налился кровью, и поменял цвет, стал красным, пурпурным.

“О твоем Языке огненно-красном, – который достали из обиталища червей, – вечно пылающем в божественной пучине, поднятом из жестокой пыли”, – так писал Ян Заградничек в гимне Яну Непомуцкому[1162].

В пражской мифологии Язык исповедника соседствует с фальшивым носом Тихо Браге, с Иезулатко, с восковым паноптикумом, с марионетками Арчимбольдо, с набитым соломой конем в замке Вальдштейн, конем, на котором молчаливый генералиссимус скакал галопом в битве при Лютцене.

“Это животное было столь же немым, когда звучал военный горн, как был нем и его хозяин, когда к нему пришла слава? Должна же быть хоть какая-то причина, почему среди прочих скакунов снискал бессмертие именно он: вполне вероятно, что он не издал за свою жизнь ни одного ржания”[1163]. Чучела делают только из бравых коней, а не из падших героев, как заметил Лилиенкрон о скакуне графа Фридладского, уже ставшем поеденным молью манекеном[1164].

Язык Яна Непомуцкого, не пожелавшего раскрыть тайну исповеди, стал символом вечного безмолвия в сочетании с вечным сном, безмолвия, о котором спорят с пеной у рта легкомысленные градоначальники Праги за кружкой пива. Язык, сверкающий, словно драгоценный камень в капелле кафедрального собора, встречается с множеством других языков, осоловевших от пива, и последние, гримасничая, спрашивают его: “Дурак, зачем ты смолчал?” Множество кабацких россказней ходило по улицам Праги, поднимая на смех безмолвие, олицетворение смерти.

И наконец, официально сообщили о канонизации святого, что привело к еще восьми дням празднований (9–16 октября). Счастье для святош: в одном только соборе Святого Вита за те дни отслужили тридцать две тысячи месс и было совершено сто восемьдесят тысяч причастий[1165]. Город наводнили триумфальные арки, люнеты, транспаранты с изображением на них лика святого, огненные пирамиды, факелы, аллегорические мостки, звездные квинтеты. 9 октября на рассвете в облаках фимиама, среди дыма от факелов и свеч в сторону Пражского Града двигалась торжественная процессия с хоругвями и знаменами из золотой парчи. Вперемежку с духовыми оркестрами шли толпы капуцинов, иезуитов, носителей Креста, барнабиток, доминиканцев, тринитариев, кармелитов, служек и алтарников: белый, серый, красный парады, кишащие монашеские рясы, туники, монашеские пояса и капюшоны. Шесть священнослужителей в окружении вереницы пономарей, дьяконов, приходских священников в красных ризах несли разноцветную статую святого. Было несколько шествий с огромными флагами: главы трех муниципалитетов Праги, помощники, викарии, помощники епископов, у каждого на груди крест, усеянный самоцветами и горным хрусталем, архиепископ с реликварием, в котором сверкал Язык святого, три “государства” в треугольных шляпах с разноцветными перьями. За ними тянулись толпы крестьян в национальных одеждах, которые в перерывах между песнопениями тараторили “Аве Мария” и “Отче наш”[1166].

Кафедральный собор вычурно украсили красными занавесями и изображениями чудес нового покровителя, а также гирляндами, узорами, хоругвями и другими атрибутами церковных богослужений с бесчисленными свечами в серебряных подсвечниках. Подобная роскошь по крайней мере на восемь дней исключала малейшую мысль о наказаниях и о горении in ignem aeternum (лат. в вечном огне). На главном алтаре была водружена серебряная статуя восседающего на троне Яна Непомуцкого под расшитым серебром балдахином из красного бархата, который по краям поддерживали четыре небесных посланца. На другом алтаре рядом со стеклянным гробом, в котором располагались мощи исповедника, было зажжено множество лампадок, свет от них отражался в богатейшем золотом ковчеге. На его чехле нагромоздили кучу подарков от прихожан: чаши, сердечки, языки, черепа, статуэтки, ляпис-лазурь, яшму, медали и множество других безделушек и побрякушек. Под торжественные залпы артиллерийских разрядов шли одна за другой проповеди и богослужения не только внутри кафедрального собора, но и на церковном дворе, куда набивались невероятные толпы. Прошел короткий ливень. А затем небо снова просветлело. Вечером все направились смотреть на бенгальские огни, на великолепные фейерверки[1167].

В эпоху барокко образ и легенда о Яне Непомуцком стали главной вывеской и навязчивой идеей всей Чехии и Моравии. Стихи, церкви, капеллы, картины, музыка, фрески, скульптуры, триумфальные арки – во всем под разными соусами подавалась тема этого мученика. Бесконечные литургии, бесконечные религиозные процессии возвышали до небес и помогали сохранить вечную память о святом. Слава о нем охватила весь католический мир и добралась аж до края земли.

На Карловом мосту изначально находились лишь распятие и изображение Голгофы. К трехсотлетию с того дня, как Ян Непомуцкий утонул (1383), на том самом месте, с которого бандиты бросили его в воду, был установлен памятник молчаливому исповеднику, первый из сонма барочных памятников на Карловом мосту. Маттиас Раухмюллер отлил из бронзы бородатого святого, одетого в стихарь и треугольную тиару, сжимающего своими длинными пальцами пальмовую ветвь и распятие: однако уже исчез ореол из пяти звезд вокруг его головы. В его смерти в воде, в создании этого культа, а также в том, что после этой первой статуи на мосту появилась еще целая вереница подобных статуй, Влтава сыграла особую роль. Ян Заградничек писал:

Заступись за нас, Святой Ян,

Брошенный к рыбам в речной ил!

Грязь, что заполонила течение,

Все утопленники, которых оно несло,

Окровавленные после бойни лохмотья,

Все одежды, испачканные пороком,

Вся гниль, что застряла в нем:

Все считает тебя своим исповедником[1168].

Словно мрачные тени из поэмы Незвала “Эдисон”, тени пьяниц, потерянных женщин, самоубийц, азартных игроков, дрейфуя, растекались по Влтаве от моста Легии до Карлова моста.

Этот памятник послужил прототипом множеству других памятников святому, которых набожные барочные скульпторы разместили на перекрестках дорог, на мостах, в тени липовых аллей, на мелких площадях по всей Чехии и Моравии[1169]. В начале xviii столетия, следуя примеру их земляка, который первый создал изображение Яна Непомуцкого, вся буржуазия, знать, все сословия и монастыри возжелали, чтобы на мосту была поставлена статуя в честь их покровителя (не бронзовая, а из песчаника). Так и появилась эта великолепная, единственная в мире глиптотека, которая, благодаря волнообразному движению вертикальных пластичных форм статуй вдоль тяжелого хребта перил, превратила мост в подобие величественного кентавра с множеством голов.