Глава 64

Итак, Голем не всегда уродлив. Лотар утверждает, что на изготовление ангела-голема, образца юношеского изящества и физической силы, контрастирующего с приводящим в отчаяние безобразием жениха, раввина вдохновила “мраморная греческая скульптура Аполлона”[894]. Древняя красота проступает также в Големе, вылепленном датским скульптором Йорном Моллером на страницах “Ганимеда” (1925) Иржи Карасека[895].

На этом романе, переносящем сагу о Големе в область декадентства, следует остановиться подробнее. Карасек подходит к мотиву Голема с манерностью, присущей декадентам, таким, как Франц фон Штук, который даже во время работы за мольбертом надевал парадный костюм и гордился своим прозвищем “Maler im Gehrock” (нем. “художник в сюртуке”)[896]. Еврейско-датский скульптор Йорн Моллер, не менее известный, чем Торвальдсен, оставил искусство, поскольку оно не давало ему возможности оживлять свои статуи. Он поставил себе цель: дать жизнь Голему, который, в отличие от Голема рабби Лёва, обладал бы даром речи.

Переехав в Прагу в поисках волшебного рецепта, позволившего раввину оживить своего глиняного истукана, и проведя пять лет в напряженных поисках на еврейском кладбище, Йорн Моллер путем сложных вычислений гематрии обнаружил, что формула заклинания зашифрована в эпитафии, которую Маараль сочинил для собственной могильной плиты. И действительно, одно предполагаемое высказывание рабби Лёва утверждает: для того чтобы вселить жизнь в Голема, необходимо извлечь из букв алфавита скрытые в них лучи, – но это может сделать только мудрец или праведник, цадик[897].

Моллер, который был так уродлив, что его никто не любил, принялся за работу, но вместо неповоротливого, бестолкового слуги с грубо вылепленной физиономией изваял похожего на античную статую прекрасного юношу Ганимеда – своего друга и господина, чьи желания можно будет исполнять. Таким образом, к мифу о Големе добавляется еще и гомосексуальный элемент. Необходимо также вскользь упомянуть, что в литературе встречаются иногда женщины-големы, вроде похожей на цыганку Изабеллу куклы, сделанной для Карла V в ярмарочном балагане польским евреем, из повести Ахима фон Арнима, столь воодушевлявшей сюрреалистов. В этой повести рядом с големессой Беллой фигурирует также альраун, корень в форме человечка[898].

Но если даже рабби Лёву с трудом удалось унять своего помощника, то Моллеру, больному тифом и близкому к смерти, не под силу остановить андроида, для которого он мечтал стать не столько хозяином, сколько инструментом. Моллер уверен, что взаимная страсть между человеком и андроидом окажется сильнее злобных сил, и исключает мысль об обратном превращении Ганимеда в глину, даже если тот взбесится.

Своего Голема он изготавливает как зеркальное подобие Радована, изнеженного и томного девятнадцатилетнего юноши с телом подростка, чья хрупкая женоподобность напоминает фигурки Обри Бердслея. Моллер – знаток французских поэтов, особенно Малларме, и сам поэт. Мать его была лесбиянкой, отец – женоненавистником, а сам он пудрился и накрашивал глаза, чтобы очаровать чудаковатого англичанина Адриана Морриса, по которому сходил с ума. Моллер мог бы воспользоваться воском, который “в ритуале черной магии поглощает жидкость”[899], но он тоже использует глину, замешивая ее с чистой водой, в то время как рабби Лёв, по Карасеку, пропитал ее кровью животных, вот откуда взялась зверская ярость, овладевавшая андроидом, когда вступили в игру враждебные силы.

Мотив полного сходства между куклой и моделью, скорее всего, заимствован из романа “Будущая Ева” Вилье де Лиль-Адана[900], герой которого, Эдисон, изготавливает с помощью “электромагнетизма и светоизлучающей материи” андроиду мисс Гадали – манекен, “новое творение, электрогуманоида”. Гадали в точности воспроизводит черты, кожу, цвет глаз, жесты недоступной и холодной Алисии Клери для влюбленного в нее лорда Эвальда.

На окраине Праги, в старом заброшенном доме среди полей, Моллер лепит своего Ганимеда, опьяненный красотой обнаженной модели, мягким телом юноши, в изящных членах которого сквозит “возбуждающая нега томления и смерти”[901]. Но по мере создания Голема Йорн Моллер, все более привязываясь к манекену, теряет интерес к Радовану, который кажется ему бледным и потухшим по сравнению с его Ганимедом. Более того, отделывая статую, Моллер теряет силы: “По мере того как Ганимед оживает, я все более приближаюсь к порогу смерти. Я ощущаю, что в тот момент, когда он совсем оживет, я умру. Трагедия моей попытки именно в том, что мне не суждено полюбоваться живыми зрачками моего Ганимеда и услышать его голос и что, сотворив его жизнь, я создал свою смерть…”[902].

После бесчисленных попыток ему, наконец, удается влить кинетические импульсы в своего прелестного Голема. Но изнуряющая усталость поражает его. Вопреки первоначальным намерениям, на пороге смерти он просит Морриса уничтожить куклу, что лежит на мягкой двуспальной кровати в комнате, увешанной белыми тканями и благоухающей миррой, и похоронить ночью в его собственной могиле. Но Моррис не осмеливается превратить андроида в прах с помощью семи церемониальных кругов и решает увезти его.

Проникнув ночью через слуховое окно в дом Морриса, пропахший горелым воском и погребальными венками, Радован увидел “себя самого”, то есть Ганимеда, в постели английского аристократа. Придя в ужас от сходства, он нечаянно касается шема на устах глиняного манекена, тот открывает глаза, сходит с брачного ложа, приближается, обнимает его, стискивает и душит. Так восстание Голема становится восстанием симулякра против собственной модели – не говоря уже о том, во что этот злосчастный Ганимед обошелся исступленному скульптору. Адриан Моррис находит Радована мертвым на полу, а над ним – расколовшегося на части андроида. Даже облагороженный, утонченный, женоподобный, благоухающий и напомаженный, словно в парикмахерской, глиняный манекен несет с собой бедствие и гибель.