Глава 60

Главное событие в жизни рабби Лёва – аудиенция, которой его удостоил 16 февраля 1592 г. Рудольф II[845]. Сколько историков утверждают, что они обсуждали нужды еврейской общины! Но легенде угодно, чтобы Рудольф II, жаждущий проникнуть в секреты мироздания, спрашивал мага о каббале и мистических, таинственных вещах. Эта беседа поразила фантазию многих из-за того, что осталась окутанной тайной, ведь еврею (хоть и высокого положения, но все же еврею) было позволено беседовать с императором.

Легенды и литература преувеличивают связь рабби Лёва с двором и его учеными, придворными астрономами и особенно с Рудольфом II – связь, которая должна была обеспечить императорскую защиту пражским евреям. В комедии Врхлицкого “Раввинская мудрость” коварный министр Ланг, собравший в себе все достойные порицания пороки, жалуется, что при поддержке Тихо и “шарлатана” Кеплера Маараль пользуется особым расположением Рудольфа II[846]. Макс Брод описывает встречу жрецов-всеведов, Тихо Браге с раввином, в приемной императора, и Тихо у него сопоставляет собственную бродячую жизнь с судьбой еврейского народа – преследуемого, но крепкого благодаря вере.

Рассказывая о близости рабби к Рудольфу II, легенды преувеличивают колдовство раввина, представляя его чем-то вроде иудейского Фауста. Они еще не были лично знакомы, когда рабби Лёв вышел навстречу императору по Каменному мосту[847], чтобы умолять того отозвать декрет об изгнании иудеев из Праги, преградив дорогу величественной карете, запряженной четверкой лошадей, что остановились и застыли как вкопанные. Чернь принялась забрасывать его комьями грязи и камнями, но камни и грязь превращались в цветы. Усыпанный цветами, рабби пал на колени: Рудольф даровал ему прощение для людей гетто и вдобавок пригласил ко двору[848].

В Пражском Граде, в отдаленном небольшом зале, после того как ему пообещали, что никто не помешает ему болтовней или смехом, рабби Лёв согласился вызвать в присутствии императора и придворных тени патриархов Авраама, Исаака и Иакова с двенадцатью сыновьями. В темноте от медной жаровни с раскаленными углями струились длинные клубы дыма. На одной из стен вызванные магическими заклинаниями раввина явились из дыма одна за другой огромные фигуры праотцев из Книги Бытия. Но когда Неффалим, один из двенадцати сыновей Иакова, рыжий, веснушчатый и горбатый, стал парить, покачиваясь и потешно подпрыгивая на фоне колосьев и стеблей льна, Рудольф и с ним зловредные придворные разразились неумеренным смехом. Видение исчезло, и вдруг потолок начал с треском опускаться на охваченных ужасом сановников и раздавил бы их, если бы рабби Лёв его не остановил, произнося каббалистические формулы[849].

В фильме-балладе “Голем” Пауля Вегенера, это Агасфер провоцирует смех, а падающий потолок будет подпирать глиняный истукан, после того как испуганный император пообещал быть милосердным к евреям, которых он собирался изгнать. Майринк утверждает, что рабби Лёв вызывал в крепости Рудольфа II “видения умерших” с помощью некоего “волшебного фонаря”[850], и Карасек в “Ганимеде” рассуждает о “чудесах волшебного фонаря” рабби[851]. Мы тоже могли бы попытаться изобразить рабби Лёва одним из предтеч кинематографа, наряду с иезуитом Афанасиусом Киршером, который первым описал в 1654 г. волшебный фонарь[852], если бы мы не помнили о том, что уже Иоганн Фауст в одной из “Народных книг” в 1587 г., вызывает из царства мертвых, наряду с императором Карлом V, в Инсбруке, благородных призраков Александра Македонского и его жены[853]. Кроме того, среди каббалистов были некоторые – достаточно процитировать Исаака Лурию (1534–1572), – которые, бормоча заклинания, вызывали замогильных духов и вступали в тяжбы с библейскими патриархами[854].

Рудольф II решил однажды отправиться с ответным визитом в дом рабби Лёва[855], и по этому случаю раввин, по примеру Фауста, который внезапно воздвиг на холме величественный замок для графа Анхальта, превратил свой старый дом в роскошное жилище, украшенное мрамором, коврами и старинными картинами, подобное замку Тщеты (Marnost), царицы мира, в “Лабиринте света и рае сердца” Коменского. Так, убогая лачуга, затерянная среди покосившихся домишек гетто словно по волшебству превратилась в дворец “no palazzo de sfuorgio” (неап. “роскошный дворец”)[856], из центральной залы которого (m?zh?z) виднелись анфилады великолепных комнат с зеркалами, хрустальными люстрами и столами, заставленными сверкающими золотыми чашами, белоснежным мороженым, цукатами, винами и лакомствами. Пир удался на славу! Да, такой пир он закатил в своем воображаемом имении, что превзошел пир Фауста.

Некоторые толкователи легенд считают, что рабби Лёв добился преображения своего жилища, спроецировав в своем кабинете целый Пражский град с помощью оптического обмана “камеры-обскуры”[857]. Эта “камера-обскура” в комедии Врхлицкого становится “странной игрушкой”: вращающийся ящик, во внутренней части которого, разделенной на четыре отделения, рабби Лёв, “волшебник и кудесник”, как о нем отзывался художник Арчимбольдо, прячет, вызывая ревность жены Перл, девушек, которых преследовал все тот же Филипп Ланг из Лангенфельса, мошенник и сосуд всякого нечестия.

Это приспособление или сундук, таким образом, – не только потайная лаборатория для “изучения света” или для добывания питьевого золота, но и прибежище для преследуемых и инструмент иллюзиониста[858]. “Моя камера, – объявляет Лёв, – это и есть чрево кита Ионы: там внутри (мой слуга) Иехиель тайком изготовил разные забавы – там есть железный лев, что может ходить, и до недавнего времени там внутри находился металлический человек по имени Голем, который, приведенный в движение с помощью спрятанного у него внутри механизма, открывал рот, имитируя человеческий язык”[859]. Заметьте – глиняного манекена Врхлицкий заменяет металлическим автоматом.

Wundermann Йехуда Лёв, с помощью своих каббалистических умений, долго держал смерть на отдалении. Однажды ночью, во время чумы, бродя по кладбищу, он наткнулся на тощую женщину под вуалью, которая стискивала в руке листок бумаги. Он взял листок из ее руки и тут же порвал его: это был список тех, кто обречен скоро умереть, и в нем содержалось и его имя, написанное красными чернилами. С помощью различных ухищрений ему многократно удавалось избегать смерти. Однажды внучка подарила ему на день рождения удивительную розу. Зачарованный ее красотой, он понюхал розу и упал замертво: в вазе скрывалась смерть[860]. Смерть в розе. О, смерть в розе. Для Незвала, смотрящего сквозь фильтр легенд, образ рабби Лёва отождествляется с поэзией:

Ты искал поэзию а нашел преданье

Значит снова нужны повести о рабби Лёве

это твой случай поэзия

это твой случай ну как тебя не узнать

ты протягиваешь мне руку через столетья

Это ты вышла на каменный мост

Чтоб услышать императора

Чернь встречает тебя камнями а на платье твое падают

вместо грязи цветы

Твой дом отличен от всех домов

Ты лев и гроздь винограда

Ты оживляешь вещи из глины превращая их

в строптивые созданья

Вкладываешь в их уста шем

Его сила рассчитана на века или неделю

Каждую пятницу ее нужно обновлять

Но зачем же поэзия ты убила Голема

Страшно стереть со лба магическую надпись

Дать отнести себя на чердак превратиться в прах

Ты ревностно подстерегаешь смерть берешь у нее посланья

Где твое имя в списках приговоренных к смерти

В тот раз ты ее избежала но все же придет и к тебе поэзия

Смерть затаившаяся в розе[861].