/35/ ГЛАВА III. СКИТАНИЕ ПО МОРЮ И ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

По приезде в Иркутск Кодаю и прочие [моряки] остановились в доме кузнеца по фамилии Волков. [в его кузнице] куют подковы. В этом месте (в Иркутске. — В. К.) больше трех тысяч домов, это очень оживленный, процветающий город. Не найдется ни одного вида торговли, промышленности или товаров, которых бы там не было. В Иркутск постоянно приезжают торговать люди из Китая, Кореи, Маньчжурии и других мест. [вначале] у Кодаю и его спутников там не было никаких знакомых и они некоторое время прожили так, не имея никого, у кого можно было бы получить поддержку.

[Но потом] туда по казенным делам приехал [помощник] местного начальника Камчатки Тимофей Осипович Ходкевич. Он вместе с [нашими моряками] плыл на корабле от Камчатки до Охотска, поэтому сердечно отнесся к ним, стал повсюду водить их с собой, просил [людей] позаботиться [о них]. Таким образом, у них постепенно прибавилось знакомых, их стали приглашать то в одно место, то в другое, расспрашивали о наших краях, о том, как их носило по волнам, и так со временем появилось много людей, тепло относившихся к ним. Однажды их привели к человеку по имени Кирилл Густавович Лаксман[108]. [они] подробно рассказали ему о том, /36/ что им пришлось до сих пор пережить, обо [всех] страданиях и лишениях, а под конец попросили его не оставить [их] впредь своей помощью.

Этот Кирилл — отец Адама, который теперь привез потерпевших кораблекрушение и прибыл в Мацумэ. [у него] чин подполковника, а еще называет [его] учителем, так как [он] преподает в школе. [он] говорит, читает и пишет на языках семнадцати стран, кроме того, глубоко изучил множество наук, обладает широкими познаниями и прекрасной памятью. Вместе с тем у него доброе сердце и искренний характер. Он так заботливо относился к Кодаю, обласкал и жалел [его], как [своего] ученика, как будто они были связаны в предыдущей жзни[109]. Он даже обратился к губернатору той области генерал-поручику по имени Иван Алферьевич Пиль[110] и подал через него прошение о возвращении [кодаю и его спутников] на родину. Проект этого прошения написали вдвоем Кирилл и Тимофей[111].

Между тем у Сёдзо от мороза сильно разболелась нога, которая уже и раньше страдала от экземы. Дней через десять после приезда [в Иркутск] нога стала все больше и больше гнить ниже колена, начали воспаляться и отставать кожа и мясо, обнажились кости. Позвали лекаря и попросили вылечить. Тогда доктор большой пилой отпилил ногу до коленного сустава, пропитал вату лекарством, приготовленным из спирта, и прибинтовал ее к ране. [кроме того, больному] давали [пить] декокт. Рана-то зажила, но одной ноги [сёдзо] лишился и стал полным инвалидом[112]. Сказав, что [он] уже не в состоянии вернуться на родину, [сёдзо] зимой того же года принял веру той страны, переменил фамилию и имя [и стал называться] Федором Степановичем Ситниковым[113] после чего лег в больницу и лечился там.

В августе того же года [кодаю] сказали, что из столицы пришло официальное извещение и передали указание отказаться от мысли о возвращении на родину, а стать чиновником той страны. /37/ Однако Кодаю и его спутники упорно мечтали о возвращении на родину и снова подали просьбу. 3 февраля года собаки (1790 г.) вторично пришло официальное письмо. В нем говорилось, что если у Кодаю нет желания стать чиновником, то [он] может сделаться купцом. В этом случае [ему] будет дан необходимый, капитал, [он] будет освобожден от налогов и [для него] будет построен дом. Если же [он] станет чиновником, то сначала получит низший чин, а потом сможет подняться до капитана. Но Кодаю 7-го числа того же месяца снова подал прошение, [в нем он] благодарил за предложение, но сообщал, что у него нет желания стать ни купцом, ни чиновником и что он сочтет за величайшее благодеяние гораздо большее, чем если бы его наградили каким угодно высоким чином и сделали богатым купцом, — если ему разрешат вернуться на родину.

До прихода этого официального письма в начале каждого месяца чиновник по названию "городничий" выдавал по 300 копеек из расчета по 10 копеек в день. Из них 200 копеек Кодаю передавал хозяину дома, где жил, и этих денег хватало на месяц на все расходы. Но с тех пор как [он]подал третье прошение, эти деньги перестали выдавать. Вероятно, думали, что если не будет хватать денег на жизнь, то у него может появиться желание стать чиновником. Однако [у него] уже было человек пять-шесть знакомых богатых купцов, которые хорошо к нему относились, и с этих пор он стал ходить в гости то к одному, то к другому, и так жил. В это время особенную заботу о нем проявил Кирилл: если хотя бы одиндень [кодаю] не приходил [к нему, он] посылал [за ним], а завтрак и ужин обычно присылал [к нему] на квартиру.

Так [они] жили до января года свиньи (1791 г.), но и после этого никаких вестей больше не приходило. Тогда Кирилл сказал [кодаю]:

/38/ — Очень странно, что так задерживается ответ на [твое] прошение. Похоже, что кто-то перехватил [его] по дороге и оно не было доложено императрице. К счастью, я получил приказ отвезти в столицу собранные мною растения и целебные минералы. Скоро я выезжаю, и, по-моему, самое лучшее, если [ты] поедешь вместе [со мной] в столицу Петербург и обратишься с просьбой лично к императрице. А я тебе там тоже помогу.

Эти обнадеживающие слова так обрадовали Кодаю, что [он], забыв обо всем, стал готовиться в дорогу. Между тем 13-го числа того же месяца в час быка умер от болезни Кюэмон. Синдзо, у которого незадолго до этого началась лихорадка, тоже находился в состоянии, вызывающем беспокойство, а тем временем настала пора отправляться в путь, и [кодаю], поручив остающимся уход за Синдзо и все прочее, что оставалось сделать, 15 января отправился на санях из Иркутска.

Всего ехало пять человек, [в том числе] Кирилл, его второй сын Афанасий и подчиненный [им] солдат[114]. Правда, они везли казенный груз, и поэтому им предоставляли почтовых лошадей, но расходы на питание Кодаю и на все прочее [для него.] Кирилл оплачивал из своих личных денег. Они неслись по дороге и днем и ночью, одну ночь ночевали в старой столице России Москве (здесь:Мусукува) и, проделав путь в 5823 версты, 19 февраля приехали в Петербург.

При всех поездках по казенным делам в одни сани впрягается восемь лошадей, но в тех местах, где дорога плохая, впрягаются от 18-19 до 25-26 лошадей. Едут, не разбирая ни дня, ни ночи, и покрывают в сутки расстояние до 200 верст, и поэтому путь почти в шесть тысяч верст они смогли проделать за каких-нибудь 30 с небольшим дней. Но от слишком быстрой [езды у путников] сильно кружилась голова, /39/ пока они не привыкли.

Через два дня после приезда при» посредничестве Кирилла [кодаю] подал прошение о возвращении на родину чиновнику генерал-аншефу Александру Андреевичу Безбородко[115]. Он там является вторым по рангу высшим сановником, специально занимается государственными делами, поэтому [кодаю] сказали, что прошения подаются прежде всего ему. Вскоре же после этого Кирилл заболел какой-то болезнью, похожей на горячку[116] и все время находился в тяжелом состоянии. Для Кодаю он был таким большим благодетелем, что тот, забыв и о своей просьбе, и обо всем, ухаживал за ним, не отходя ни днем, ни ночью.

Квартира у Кирилла была казенная и [в его распоряжение] было предоставлено два солдата. Лечил [его тоже] казенный лекарь, [он] каждый день приходил, осматривал [кирилла], варил у себя лекарство и приносил его во флакончике, а кроме того, давал лекарство в порошках. Когда нужно было давать [лекарство], в чайную чашку наливал две большие ложки горячей воды, в нее добавляли этот отвар и давали больному. Конечно, были [определенные] дозы: [лекарство] давали, считая по каплям, — и так три раза в день.

Младший брат Кирилла и старший брат жены также приходили ухаживать за больным и днем и ночью, и только спустя 80 или 90 дней [больной] с трудом поправился.

В это время в столицу приехал Синдзо[117] с чиновником в чине поручика, который вез лекарства для императрицы. Но [он] не знал, где живет Кодаю, и поэтому остановился вместе с поручиком неподалеку от храма, который называли католической церковью. Пока он там жил, ему ежедневно выдавалось по десяти медных копеек. Говорят, что деньги на пособия потерпевшим кораблекрушение издавна /40/ отчисляются из пошлин, уплачиваемых кораблями в разных портах, и используются вот таким образом. Только спустя несколько дней [синдзо] наконец смог прийти к Кодаю и рассказал ему, что перед тем [он] так болел, что не было никакой надежды на выздоровление. Тогда ради будущей жизни [он] принял религию той страны, переменил имя и стал называться Николаем Петровичем Колотыгиным и после этого, вопреки ожиданию, выздоровел. "Теперь же, — говорил [он], — когда [я] принял христианство, [для меня] уже отрезан путь домой, и жалеть об этом бесполезно". Сейчас и Синдзо, и Сёдзо стали учителями японского языка, живут в Иркутске и получают жалованье по 100 рублей серебром в год.

Так вот шли дни и месяцы, а на просьбу Кодаю не было никакого ответа — ни да, ни нет. Уже [наступило] 1 мая, и императрица с наследником, внуками и множеством придворных выехала из Петербурга в свой загородный дворец в Царском Селе[118], в 22 верстах от столицы. Согласно установившемуся там порядку, императрица каждый год проводит летние месяцы в этом дворце, чтобы укрыться от жары, а 1 сентября возвращается в Петербург. Услышав о том, что императрица соизволила выехать в Царское Село, Кодаю посетовал на это Кириллу, а 8-го числа того же месяца [сам] выехал из Петербурга в Царское Село, остановился [там] в доме Осипа Ивановича Буша[119] и стал ждать ответа на [свою] просьбу. Этот Буш во время отсутствия императрицы присматривал за летним дворцом и вместе с тем управлял садами. Ему предлагали высокий чин, но он отказался и служил без чинов, получая жалованье /41/ в 1500 рублей серебром, кроме того, [дополнительно] за должность 1000 рублей. У него все было казенное вплоть до дома, слуг, кареты и лошадей. Его дом примыкал прямо к дворцовому саду, куда можно было свободно выходить, и Кодаю, пока жил там, часто гулял по саду и рассматривал его. Если в саду ему случалось встретиться с императрицей, то он просто скрывался за деревьями, если же спрятаться было некуда, то отходил в сторону от дороги и стоял, почтительно прижав руки к животу. Так же он делал, когда встречал наследника или августейших внуков. Он говорит, что когда появляется императрица, то впереди нее следует только два человека, но такого, чтобы разгонять людей или останавливать [движение], не бывает[120].

28 мая[121] того же года Кирилл получил от генерал-аншефа графа Александра Романовича Воронцова[122] сообщение о том, что ему приказано прибыть во дворец вместе с потерпевшим кораблекрушение Кодаю. Это означало, что Безбородко, которому вначале было подано прошение, доложил о нем императрице. А Воронцов — это человек, который ведает делами, касающимися купцов из пятидесяти двух стран (названия стран даны отдельно)[123], а также людьми, занесенными морем из чужих стран. Поэтому сообщение Кириллу и пришло от него. От радости Кодаю готов был прыгать до неба и тотчас же отправился в сопровождении Кирилла. В этот день он был в суконном костюме светло-серого цвета французского покроя (то есть по французской моде). Но Кирилл сказал ему:

— Надо приготовить японскую одежду и вакидзаси[124], кто знает, а вдруг императрица захочет взглянуть [на них].

Поэтому Кодаю взял с собой даже косодэ, хаори и хакама[125].

Так вот, летний дворец имеет пять этажей, пол в нем устлан отшлифованным камнем, который [по-русски] называется мурамура (вид белого мрамора с красными, зелеными и черными разводами).

/42/ В нижнем этаже находится помещение для министра двора и для лейб-медиков, на втором этаже — столовый зал, на третьем помещается тронный зал. Кодаю встретили на нижнем этаже Безбородко и Воронцов и сказали, чтобы [он] шел за ними, так как его вызывает императрица, и, пройдя вперед, повели его на третий этаж. Кирилл тоже пошел вслед за ними. Зал был размером [по] 20 кэнов, [со всех] сторон, отделан мрамором с красными и зелеными разводами. Справа и слева императрицу, как цветы[126], окружали пятьдесят или шестьдесят фрейлин. Среди них были две негритянки. А по эту сторону, разделившись на две группы, торжественно и величественно стояли рядами свыше четырехсот человек придворных во главе с канцлером, так что у Кодаю даже замерло сердце и от робости [он] не мог двинуться вперед. Но Воронцов сказал [ему], чтобы [он] приблизился к императрице. Кодаю взял под мышку под левую руку свою шляпу и хотел оттуда же почтительно поклониться, но ему сказали, что здесь кланяться не нужно, а надо прямо идти вперед. Тогда он положил шляпу и трость на пол и осторожно двинулся к императрице. Потом, как его научили заранее, он опустился на левое колено, а правое выставил и, положив одна на другую руки, протянул их вперед. Императрица вытянула правую руку и кончики пальцев положила на ладонь Кодаю, и он трижды как бы лизнул ее[127]. Говорят, что таков церемониал при первой аудиенции иностранцев у императрицы. После этого он вернулся на свое прежнее место и остановился там. Императрица приказала окружавшим [ее] подать прошение Кодаю и, просмотрев его, [спросила]: "Кто писал проект этого письма, наверное, Кирилл?" Тогда Кирилл почтительно ответил, что [он] написал в нем все так, как просил Кодаю. Она снова спросила, все ли, что [написано] в письме, правильно. Кирилл ответил, что нет ни малейшей неточности. /43/ При этом Кодаю услышал, как императрица громким голосом произнесла: "бэнъясйко"[128]. Это значит: "Достоин жалости". Затем императрица через жену канцлера Турчанинова Софью Ивановну подробно расспросила Кодаю о бедствиях, [которые им пришлось испытать] на море, а также об умерших, и, когда [кодаю] подробно ответил на вопросы, [она] промолвила: "Охо, дэяуко"[129]. Этими словами [она выразила] сожаление по поводу [судьбы] погибших. В это время на лице императрицы можно ьнло увидеть сильную скорбь. Потом она, по-видимому, спросила, почему так долго ей не докладывали его первые прошения о возвращении на родину, почему она ничего до сих пор не знала об этом. Как потом сказали [кодаю, какой-то] сановник, называемый сэнатэ[130], задерживал первые прощения, и [поэтому о них] не было доложено императрице. Императрица очень разгневалась и запретила тому сановнику в течение семи дней появляться при дворе с утренним визитом. В тот день праздновалось рождение августейшего внука императрицы цесаревича Александра Павловича[131], и на полдень был назначен парадный обед по этому случаю, но на часах уже прошел полдень, подошел уже час овцы (2 часа пополудни), а императрица все еще не встала с трона. Наконец [она спросила]:

— Значит, [ты] просишь о возвращении на родину?

На это Кодаю жалобно ответил:

— Да, покорнейше прошу, — и [на этой] в тот день удалился [из дворцу].

В дальнейшем его нередко вызывали к императрице. Бывал он и у цесаревича и у августейших внуков. Его расспрашивали о нашей стране и показывали японские книги, а также книги, написанные там о нас. Он говорит, что из наших книг там было больше всего эдзосииимпон[132], Однажды произошел такой случай. Когда Кодаю был приглашен цесаревичем, человек, который /44/ должен был его проводить, задержался и решил отвезти Кодаю обратно в карете цесаревича. Кодаю стал упорно отказываться, считая, что это было бы святотатством. Но его убеждали согласиться, говоря, что для иностранца делается исключение и потому пусть [это его] не смущает, что [он] обязательно должен ехать [в этой карете]. [сопровождающий] повторил это несколько раз, окружающие также настаивали, чтобы он сел в карету, потому что, наоборот, отказываться неприлично. И [кодаю] был вынужден поехать назад [в карете цесаревича].

Когда они подъезжали [к дому] Буша, то [буш], воскликнул: "Ох, кажется сюда жалует сам цесаревич", и, конечно же, сам лично, а также [его] жена и дети выбежали в сад, чтобы встретить [гостя]. И вдруг оказалось, что это Кодаю. Все были перепуганы и стали один за другим спрашивать его, как это он позволил себе совершить такое святотатство? [кодаю] подробно рассказал [все как было]. Кирилл тоже невероятно напугался и строго предупредил Кодаю: "Будь [ты] хоть какой иностранец, но больше таких вещей не делай!" Верно, позже [над этим] часто смеялись, [однако] в ту ночь Кодаю не спалось, все тело было, как в жару, сердце прыгало в груди, и [он] не мог заснуть до утра. Если на минуту он и впадал в дремоту, то тут же просыпался, как одолеваемый кошмаром. И он решил, что это [все] от того, что он простолюдин, осмелился сесть в царскую карету, пусть даже и в чужой стране. Когда рассвело, он рассказал об этом людям и ему сказали, что так и должно быть, потому что он отважился на такой возмутительный поступок. Карета эта небольшая, на четыре человека, вся позолоченная. Говорят, что она сделана в Англии ([по-русски]: ангэрицукой). Карета великолепная и везут ее восемь лошадей.

/45/ После того как императрица соизволила вернуться в Петербург, 29 сентября в доме Безбородко Воронцов сообщил [Кодаю] повеление императрицы, которым по просьбе [кодаю ему] разрешалось вернуться на родину. Оказывается, что 28 мая[133], когда в Царском Селе императрица дала аудиенцию [кодаю, он] тут же приказала препроводить его в Охотск[134], и теперь там уже был приготовлен корабль для этой цели. 20 октября [кодаю] вызвали во дворец, и [там] императрица собственноручно пожаловала [ему] табакерку (имеется рисунок). 8 ноября [он] был вызван к Воронцову и отправился [туда] в сопровождении Кирилла. Воронцов, сказав, что [это] — прощальные подарки, жалуемые императрицей, вручил ему одну золотую медаль, одни часы (имеются рисунки того и другого) и 150 золотых монет (эти золотые — голландские деньги, на наши деньги одна монета равна 325 сэнам[135]). Золотая медаль [по-русски] называется мэндари. Она имеет в диаметре 1 сун 8 бу, весит 25 моммэ и отлита из чистого золота. На лицевой стороне — изображение ныне царствующей императрицы, на оборотной стороне — изображение возродившего [державу] мудрого государя Петра, верхом на коне попирающего большую змею на большой скале. [обе фигуры] сделаны выпуклым ваянием[136]. Эту [медаль] вешают на шею на [полоске материи], похожей на тесьму, которая называется рэнта[137]. [он] плетеная, темно-голубого цвета[138] шириной 1 сун 15 бу. Говорят, что в той стране ею жалуют людей из простонародья, имеющих особые заслуги. Их получили там только двое. Один — это человек, отличающийся редкостным искусством устраивать фейерверк, за что и пожалован этой медалью. Еще один — Иван Григорьевич Шелехов[139], бывший приказчик крупного купца Демидова. Он родился в Малороссии, девять лет /46/ плавал по морям в подчинении у Демидова, обошел вокруг материка Америки, пожалован за заслуги. Говорят, что кроме них [такой медалью был награжден] якобы один Кодаю.

Рассказывают, что куда бы ни поехал человек, имеющий ее, не только в самой России, но и в принадлежащих ей странах с ним обращаются почтительно.

Для изготовления часов приглашали искусного мастера фуранцусу (из Франции). [это] предмет очень тонкой работы. Кроме того, Коити и Исокити были пожалованы серебряными медалями. Формой [они] такие же, что и золотая медаль, но лента бледно-голубого цвета. Прикрепляется она с правой стороны к третьей петле сверху. Серебряными медалями жалуют вождей племен якутов, коряков, камчадалов, тунгусов, бурят и чукчей. Кроме того, Кодаю дали 200 золотых рублей в четырех пачках, сказав, что из них по 50 рублей жалуется Синдзо и Сёдзо. Кодаю дал расписку в получении, написал на ней [свое] имя и поставил привезенную с собой из Японии печать[140], [после чего] отдал [расписку] Воронцову. Текст составил Кирилл, а [свое] имя [кодаю] написал нашими иероглифами. Кроме того, Кириллу был вручен документ, где было указано, что с этого дня на расходы во время пребывания в той земле будут выдаваться деньги поденно из расчета 900 [рублей] серебром в год [для Кодаю] и 300 [рублей] серебром Коити, Исокити, Синдзо и Сёдзо. Для оплаты при возвращении на родину четырех почтовых лошадей и двух кибиток (имеется рисунок) было выдано 300 [рублей] серебром. На питание в дороге пожаловали 200 рублей. Кириллу было выдано в оплату шести почтовых лошадей и покрытия прочих дорожных расходов, связанных с тем, что с ним едет Кодаю, пять тысяч серебром, а сверх того он был награжден за хорошее обращение с прибывшими издалека [иностранцами] кольцом и деньгами [в сумме] десять тысяч серебром. Кольцо сделано из камня бириян (по-голландски: дэяман[141], т.е. бриллиант).

/47/ Говорят, что [такое кольцо] стоит 800 [рублей] серебром. Ему же был вручен документ, по которому [он] мог получать [эти] деньги по мере надобности из банка (учреждение, которое производит прием и выдачу денег). Кроме этого на разные расходы на корабле, на котором потерпевшие кораблекрушение ныне отправлялись на родину, было выдано золота один бочонок и серебра два бочонка. Говорят, что каждый такой бочонок вмещает около 7-8 сё.

26-го числа того же месяца Кирилл стал готовиться в путь в доме младшего брата своей жены Ивана Кристиановича Строманова. Этот Строманов был каретным мастером и очень богатым человеком. В путь отправились в тот же день ночью, в час Крысы (12 часов ночи). Группа путешественников состояла из Кирилла, Кодаю, Синдзо, капитана Команоина Густавовича Старакомана[142].

Этот [капитан] — немец, человек обширных познаний, из-за [допущенной им] небольшой оплошности был вынужден покинуть свою страну, а так как они с Кириллом земляки и школьные друзья, то [он] и поехал с ним до Иркутска. У Кирилла было [еще] двое слуг, одна кибитка и две подводы с грузом, у Кодаю — одна кибитка и одна подвода с грузом. Все это везли двенадцать лошадей. И так они радостно и бодро выступили в путь.

Все, кто сердечно относился к Кодаю, когда он жил [там], сделали ему прощальные подарки. От Турчанинова[143] он получил шапку из лисьего меха, отрез белого английского (из Англии) полотна в один дзё[144], от его жены — пять индеек (индзэка, то есть тодзюкэй, или каракун[145]), присоленные сверху и тушенные, — это лучшая пища в пути. От Воронцова [он получил] лисью шубу, от Безбородко — десять гравюр на меди, две головы сахара, от Коха — 4 кана[146] 500 моммэ вяленой говядины, это тоже прекрасный продукт для дороги. Дочери Коха [подарили ему] /48/ жареную дикую утку и три пачки чая, Демидов — три стеклянные чашечки с крышками, десять бокалов для вина. Мусин-Пушкин[147] — две головы сахара, пять гравюр на меди, один микроскоп (мусимэганэ[148], есть рисунок).

Этот человек [мусин-Пушкин] большой любитель редкостных вещей, с Кириллом [они] дружны, как родные братья. Он очень хотел получить от Кодаю разные здешние вещи, которые [у него] были, вплоть до золота, серебра и денег, и, когда Кодаю уезжал, он настойчиво просил дать ему что-нибудь. Кодаю сначала упорно отказывался и не давал, однако после того как Кирилл несколько раз сказал ему, что надо [что-нибудь] подарить, [кодаю] волей-неволей подарил ему кобан в один рё, коцубу на один рё, нанрё — десять кинов, симондзэни четыре-пять штук, хагакипровинции Исэ[149] пять штук и одну серебряную трубку.

От Струговщикова[150] [кодаю] получил 4 кана 500 моммэ риса, от его жены — один мешок пирожков[151] (свинина, курятина или другое [мясо], завернутое в комуги и зажаренное), от их дочери — одну нижнюю рубашку, от ученого Ивана Симоновича Палласа[152] прислали пять пачек чая, от его жены — одну голову сахара, от дочери — шарф на шею. Все эти вещи были погружены на подводу. В ту же ночь, в час тигра (4 часа утра), [путешественники] заехали в Царское Село к Бушу. Буш подарил Кириллу рассаду нескольких видов растений. Их завернули в сукно, сделав четыре свертка. Два свертка положили в кибитку Кирилла, два — в кибитку Кодаю. Когда ложились спать, то свертки ставили [рядом], [один] спереди, [другой] сзади, и, покрывшись [вместе с ними], спали, обнимая [их]. Иначе [онимогли] померзнуть и завянуть, [бущ] подарил Кодаю две пачки чая, а его дочь — одну нижнюю рубашку. На следующий день, 27-го числа в час змеи (10 часов утра) выехали из дома Буша. 29-го числа в средине часа змеи (около 11 часов утра) приехали в Москву, в дом Жигарева. Путь туда составил около 100 ри[153]. На следующий день пошли во дворец к московскому наместнику Разумовскому[154] /49/ чтобы сообщить ему о прибытии. Он очень богатый человек. [его] дворец по красоте своего внутреннего убранства превосходит даже дворцы императрицы. Дворец его одноэтажный, но все стены в комнатах оклеены тонкими листками золота. После этого ходили осматривать большой женский монастырь, который называется монасйтэра[155].

В этом монастыре есть большая пушка и большой колокол. Ходили также смотреть театр, сиропитательный дом[156] и в другие места (подробнее о большой пушке, большом колоколе, театре и сиропитательном доме — ниже). 3 декабря ездили на дачу к сыну Жигарева, в предместье Москвы, в 26 верстах от Московского замка[157] и смотрели там, как производят сахар. 5-го числа вернулись к Жигареву. Наложница наместника подарила [кодаю] лимоны[158] в меду и засахаренный виноград в стеклянных сосудах. Братья Жигаревы подарили [ему] три головы сахара.

11 декабря выехали из Москвы. 14-го числа в час змеи прибыли в Нижний Новгород. Там очень много богачей, и это самый процветающий из городов. Говорят, что многие из высших сановников, когда удаляются от дел, живут здесь, [в городе] повсюду театры, игорные заведения и тому подобное. Здешнее белое полотно очень высокого качества, поэтому нижние рубашки всегда делают из него. Нижнегородский начальник имеет [чин] генерал-поручика, его зовут Иван Михайлович Ребиндер[159]. В этом году ему 91 год, но он еще в полном расцвете сил. Там есть еще архиерей (подробнее в разделе о чинах священников) по имени вени Димитрий[160]. Он из немцев, земляк Кирилла и очень дружен с ним. Поэтому, когда [кирилл] с Кодаю пришли к нему, он сильно обрадовался и угостил их свежим виноградом. Для выращивания этого [винограда] поддерживается соответствующая температура, которую измеряют при помощи /50/ градусника. В Царском Селе Буш тоже выращивает [его], чтобы в течение круглого года всегда иметь свежий виноград.

В этом месте (т. е. в Нижнем Новгороде) прожили семь дней и отправились дальше. Местный начальник подарил Кодаю кувшин лимонного вина, мешок сладостей, а его племянник — три пачки табаку.

Из Нижнего Новгорода выехали 20 декабря в час зайца (6 часов утра). Проехали через Казань, Своими улицами этот город очень походит на Петербург. В нем около 2400-2500 домов. 5 января года крысы (1792 г.) в час тигра (4 часа утра) прибыли в Екатеринбург. Там остановились в доме купца по. фамилии Иван Ритэ — дяди жены Кирилла[161]. [у него] есть магазины также в Москве и Петербурге, он крупный купец, ведущий торговлю костями, рогом, кожей, сукном. В Екатеринбурге есть медные рудники, [и там] отливают деньги[162]. На следующий день 16-го числа[163] в час птицы (6 часов пополудни) отправились в путь. Отсюда дорога очень плохая, и приходилось в одну кибитку впрягать до 26 лошадей[164], чтобы везти ее. 10-го числа того же месяца в полночь приехали в Тобольск. Там было больше трех тысяч домов, но недавно произошел пожар, после чего [улицы еще не восстановились и] дома стоят далеко [один от другого]. Путешественники остановились у архиерея вени Михаила. 13-го числа в час дракона (8 часов утра) выехали оттуда и 23-го числа того же месяца в час крысы (12 часов ночи) приехали в Иркутск в дом Кирилла. На следующий день, 24-го числа, пошли в резиденцию губернатора, генерал-поручика Ивана Алферьевича Пиля и доложили о прибытии. Принявший их Пиль сказал, что корабль должен быть готов в мае месяце и чтобы они спокойно готовились в дорогу. [потом он] угостил их пищей и вином, [после чего они] вернулись домой. Затем [кодаю] раздал Исокити, Синдзо, Сёдзо и Коити /51/ подарки императрицы, а сам поселился у Кирилла, [в дальнейшем] по распоряжению губернатора Кодаю была предоставлена гостиница в другом месте. Однако одному [ему] было тоскливо, поэтому он пригласил к себе Коити, и они жили вместе. Когда наступил март, Кирилл собрался вместе с семьей поехать на свой стекольный завод, который находится в горах, в двадцати шести верстах от его дома[165], и пригласил с собой Кодаю, чтобы развлечься. Вместе с ними поехали также Тимофей Осипович [ходкевич], два майора, тоже с женами. 14-го числа утром они выехали из дома Кирилла, пробыли в том месте три дня, и 16-го числа все вернулись обратно, кроме Кирилла с семьей и Кодаю, которые остались [там] до 22-го числа.

Но вот наступил и май. Наконец пришло сообщение, что снаряжение корабля закончено, и 20-го числа в час змеи (10 часов утра) они выехали из Иркутска.

Незадолго до этого Сёдзо вышел из больницы и поселился на квартире Исокити. От него тщательно скрывали [готовящийся] отъезд. И когда перед самым отъездом с ним вдруг стали прощаться, то он был так поражен, что не мог вымолвить ни слова и только растерянно смотрел на них. Тогда Кодаю подошел к нему, взял за руку и с чувством сказал прощальные слова:

— Сейчас мы расстаемся, и не думаю, что нам удастся [когда-нибудь] встретиться вновь. [эта] разлука все равно как перед смертью, поэтому посмотрим внимательно друг другу в лицо!

"Как ни тяжело, а надо расставаться, нельзя давать волю своему слабому сердцу!" — с этой мыслью [кодаю] по обычаю той страны поцеловал друга и решительно выбежал из комнаты. Сёдзо вскочил было [вслед за ним], забыв о больной ноге, но тут же упал, громко вскрикнул и расплакался, как малое дитя, изнемогая от душевных страданий. /52/ И еще долго в пути в ушах [кодаю] продолжал звучать его голос, разрывая болью сердце. Ведь когда расстаешься в своей стране, даже ненадолго, и то плачешь в такой печали, будто разлучаешься на всю жизнь, а [сёдзо], став калекой, оставался навсегда в чужой стране, так что можно понять его горе, когда он прощался со своими спутниками, которые в течение многих лет и месяцев переносили вместе с ним общие трудности и несчастья и поклялись быть вместе на жизнь и на смерть.

Итак, Кодаю отправился в путь вместе с Кириллом и его третьим сыном Мартыном. Провожать путешественников, пускающихся [в такое] необычное странствие, собрались толпы народа. [провожающие] ехали до станции Букин [?], в двадцати двух верстах от Иркутска. Здесь находится гостиница для чиновных людей, построенная казной. Это очень большое помещение, где провожающие и расположились отдохнуть. Остальные пять человек Исокити, Коити, Иван Филиппович Трапезников, переводчик Егор Иванович Туголуков, а также сержант, состоящий в подчинении Кирилла, и с ними один слуга выехали вслед за Кодаю в тот же день к вечеру. Багажом и всеми расходами в пути ведал Трапезников. Говорят, что этот Трапезников — сын капитана корабля Кюсукэ[166], который в прежние годы был унесен морем из Намбу[167].

[из Букина] кирилл, Мартын, Кодаю и сержант выехали 21-го числа в час зайца. Провожать их сюда приехали Синдзо, Тимофей и вся семья Кирилла. При расставании все плакали и целовались. Кодаю, прощаясь с женой Кирилла, трижды поклонился ей в ноги, ибо много добра она сделала для него. /53/ В той стране принято так прощаться только с отцом и матерью. [кодаю] поступил по этому обычаю потому, что [она] сделала для него милостей больше, чем родная мать. Остальные провожающие, мужчины и женщины, приехали в двенадцати каретах и каждый говорил о [своих] чувствах при разлуке. Обычно Кодаю, когда люди обращались к нему, сердечно отвечал [каждому]. Тут же было совершенно невозможно слушать всех, так как всякий хотел сказать что-то свое, излить свои чувства.

Исокити и Коити отправились [немного] позже [их]. Карета, в которой Кодаю приехал из столицы, была очень велика, поэтому, [для дальнейшего пути он] позаимствовал у губернатора небольшую карету, а прежнюю подарил Кириллу. Карету Кирилла везли десять лошадей, карету Кодаю — шесть, а для Исокити, Коити и Трапезникова на каждой станции меняли повозку. Их повозка не крытая, везли [ее] четыре лошади.

Еще в Иркутске Кодаю получил [много] прощальных подарков — вещей и продуктов. Тимофей подарил ему два каммэ пшеничных булок, [его] жена — вязаный головной платок, генерал от инфантерии Осип Иванович Новецкой[168] — две пачки чая, сотню куриных яиц, его жена — образ [святого] Николая, при этом [она] сказала, что это — будда, охраняющий покой плавающих на морях. Их дочь подарила пару вязанных чулок, секунд-майор по фамилии Грузинский — пару индеек, а его жена — три курицы. Дочь Кирилла Мария тоже преподнесла [кодаю] три индейки, а Кодаю отдал Марии всю японскую одежду, которую до сих пор хранил, вплоть до косодэ, хаории хакама. Все прощальные подарки были погружены на подводу и быстро отправлены в путь.

В час овцы (2 часа пополудни) 23-го числа Кодаю и прочие прибыли в Качугу. [она] находится /54/ в 220 верстах от Иркутска[169] это пристань на пути в Якутск. Утром 24-го [туда же] прибыли Исокити и Коити.

На следующий день, 25-го числа, в час овцы Кирилл, Мартын, Кодаю, купец Иван Григорьевич Шелимахо, Влас Никифорович Бабиков, Михайло Матвеевич Бутаков[170] и семь человек приказчиков, всего тринадцать человек, сели на речное судно и снялись с якоря. Судно было длиной в семь саженей, шириной две с лишним сажени. [над судном] от одного борта до другого была сделана крыша из коры лиственницы. На корме [у него] одно весло, на носу — два. Гребли пять гребцов, которые от времени до времени сменялись на пристанях. На другом судне, отплывшем позже, было шесть человек: Исокити, Коити. Трапезников, переводчик, сержант и лакей Кирилла. Водным путем шли 2 265 верст. По дороге были селения в четыреста-пятьсот дворов, называются они Киринги [киренск] и Олёкма[171] и заселены целиком якутами. Судно подходило к поселку, но на берег [никто] не сходил. Воду, необходимую путешественникам, черпали [прямо] из реки. В рыбачьих лодках подвозили и продавали [им] рыбу. Когда были нужны дрова, отправляли [к берегу] лодку, в удобном месте привязывали и рубили сколько хотели. Так что недостатка ни в чем не испытывали.

В одном месте с правой стороны реки вода была пресная, а с левой — соленая. Эта река называется Лена. Она самая большая в той стране, [и такая широкая, что] в некоторых местах с середины реки не "видно обоих берегов. На берегах живут якуты. Они плавают на лодках, сделанных из коры сосны, ловят стерлядь длиной до двух сяку и продают [ее] пассажирам [проходящих] судов. Кирилл очень вежливый и скромный человек. Он обычно никогда не говорит плохо о других, не любит хвастаться и превозносить себя. Но /55/ когда [плыли] по этой реке, [он], обращаясь к Кодаю, подшучивал [над ним], говоря: "В Японии, наверное, много прославленных гор и больших рек но едва ли найдется такая большая, [как эта]. Эта река — гордость нашей страны".

15 июня около полудня приплыли в Якутск. Местного начальника зовут Григорий Козлов-Угреин[172] у него чин полковника. 17-го числа прибыли также Коити и Исокити. Здесь запаслись провиантом, и 2 июля Кирилл, Кодаго, переводчик, Мартын и Бабиков, то есть всего пять человек, отправились дальше верхом на лошадях. Дальше местность совершенно безлюдна. На протяжении четырех-пяти дней пути от Якутска лишь изредка встречается человеческое жилье, но и в стороне от пути и с дороги даже не видно. Дорога так мало различима, что приходится искать среди якутов проводников и нанимать [их] ямщиками. Разумеется, ночевать приходилось все время под открытым небом. Мало того, [там] нет даже деревьев, под которыми можно было бы укрыться для ночлега; все кругом так заросло колючим кустарником, что трудно идти, а в некоторых местах невозможно даже натянуть на ночь палатки, которые используют для ночлега под открытым небом. Помимо этого [здесь] и днем и ночью обилие комаров; они так облепляют ездовых лошадей, что [тех] почти не видно, кровь [у животных] капает из носа и губ. Для защиты от комаров путники надевают войлочные шляпы, кожаные рукавицы, а поверх шляп надевают сделанное из тонкой материи, вроде газа, подобие мешка, которое называется сэйтйка[173] (см. рисунок). Якуты делают из конских хвостов длинные метелки, [путники] выменивали [их] на табак и не покладая рук обметали и себя, и лошадей. Пожалуй, труднее всего приходилось [путникам], когда надо было справить нужду. /56/ Ночью натягивали полотняные палатки, собирали засохший лошадиный помет и жгли его, чтобы отгонять комаров. Кроме того, в тех краях много медведей, поэтому приходилось рубить деревья и всю ночь вставали и дежурили. Все продовольствие везли на лошадях во вьюках. [с собой] взяли много чая и сахара. Сахар [каждый] носил [при себе] в мешочках на поясе: когда пересыхало горло, клали его в рот, и жажда проходила. Главным продуктом питания были пшеничные булки, а пили воду.

Со второй половины пути [в падях] между сопок лежал снег и лед. В таких местах было опасно идти, поэтому вперед пускали порожних лошадей и шли за ними следом. Зимой сообщения [в таких местах] не бывает. Говорят, что для тех случаев, когда по казенной надобности нельзя закрыть [сообщение], имеется особая дорога, [до которой] ездят на санях, запряженных животным, называемым орэн (по-айнски [оно] называется цунакай, — походит на оленя, но размерами вроде лошади, подробнее см. в разделе "Животные"). В проводники берут якутов и едут. Особенно высоких гор и больших рек по пути нет, но, несмотря на это, дорога здесь самая трудная в мире, и поэтому проехать по тамошней дороге больше восьми-девяти верст за сутки не удается. Кирилл же, не взирая на такое трудное путешествие, то и дело спешивался и собирал растения и минералы; казалось, будто другой заботы у него нет. Ямщиков наняли до Охотска, и работали они как домашние рабы. Лошади сильно устали, но обменяли их на здоровых, нанятых у якутов, живущих в горах, лишь недалеко от Охотска. Багаж к этому времени состоял только из вещей Кодаю и его спутников, все остальное было [лишь] продовольствие.

После мучительного путешествия, длившегося и днем и ночью, [наконец] 3 августа в час змеи прибыли в Охотск, а через пять дней сюда приехали также Коити, /57/ Исокити, лакей Кирилла и все прочие. Во время пребывания там ничего не произошло, только Кирилл ежедневно уходил собирать лекарственные травы.

Сопровождать [японцев на родину] был назначен второй сын Кирилла, Адам Кириллович Лаксман. Чином [он] поручик, [занимает должность] налогового чиновника в Ижиге[174]. Он еще в мае[175] приехал сюда и ожидал Кодаю и его спутников. Капитаном корабля был местный житель Василий Федорович Ловцов в чине прапорщика. Чтобы отвезти Кодаю и его спутников, было приказано построить новый корабль, но с этим, как говорят, не согласился капитан, и поэтому из имевшихся на месте торговых судов выбрали одно, построенное три года назад. Это и есть та самая бригантина "Екатерина", на которой теперь привезли в Нэмуро, на Восточном Эдзо, Кодаю и его спутников. Ее длина 15? саженей, ширина 2? сажени (одна сажень соответствует 7 сяку и 8 бу по канэдзаси[176]). Во время пребывания там [в Охотске] Кирилл, Айам и Кодаю жили каждый отдельно. 21 августа Кирилл сказал, что должен ехать обратно, и уехал вместе с сержантом, приехавшим с ним и с одним капралом, которого послал местный начальник Охотска. Местный начальник, Адам и Кодаю провожали его на речном судне на расстояние в две с лишним версты. При прощании Адам поклонился отцу в ноги. Кодаю точно так же поклонился [ему] в ноги и высказал благодарность за все [его] милости, потому что получил [от Кирилла] больше благодеяний, чем от родного отца. Кирилл при этом повторял: "Удивительная судьба!", а под конец сердечно пожелал [кодаю] благополучного пути. [они] расстались, /58/ проливая слезы[177]. Прощаясь с отцом, Адам так рыдал, что даже со стороны было тяжело смотреть.

После этого люди начали спешно готовиться к путешествию, и 13 сентября в час лошади (12 часов дня) корабль вышел из Охотска[178]. Местный начальник на прощание подарил [отъезжающим] пару диких козлов и два мешка муки. Кодаю, Исокити, Коити, Адам, Ловцов и члены экипажа — всего сорок два человека, пересели с лодок на корабль, стоявший на реке, а на берегу собралось провожающих мужчин и женщин [видимо-невидимо], как туман и тучи. С корабля все смотрели на берег, [наконец] после трех пушечных выстрелов подняли якорь. Говорят, что так поздравляют судно с отплытием. Когда выходили из устья реки, убрали паруса, и все находившиеся на корабле выстроились и вознесли молитвы богу, охраняющему плавающих по морям. Затем и те, кто был не корабле, и те, кто остался на суше, подняли ружья и, выкрикивая прощальные пожелания, после каждого выкрика, давали залп из ружей. Провожающие стояли на берегу, как частокол, стреляли кто сколько хотел, и пальба стояла неописуемая.

Но вот корабль вышел из реки в море и, проделав по бурным волнам 1980 верст пути, пришел в Нэмуро, в бухту Киитаппу на северо-восточном [берегу] Эдзо[179]. Это было 7 октября 1792 г. по русскому календарю[180], или в 3-й день девятой луны в год крысы, старшего брата воды, т.е. в 4-м году [по календарю] нашей империи. Во время плавания по морю они видели только остров Сахалин, который остался справа от них, никакой другой земли не заметили[181]. Что касается расстояния, то точно сказать невозможно, ибо шли они кружным путем.

В 5-й день той же луны (9/20 октября) правительственный чиновник, находившийся на службе в Нэмуро, /59/ послал с гонцом донесение в Мацумаэ о прибытии чужеземного корабля[182],

В 19-й день десятой луны (21 [ноября] 1 декабря 1792 г.) в Нэмуро прибыли вассалы дома Мацумаэ Судзуки Кумадзо, Маэда Умонсйти и лекарь Като Кэнго[183]. К 5-му дню одиннадцатой луны (11/22 ноября) было закончено строительство временного помещения, [после чего] находившиеся на корабле люди сошли на сушу[184].

В последний день той же луны прибыли: инспектор надзора в чине кобито-мэцучэ Такусагава Дэндзи[185], чиновник строительного управления [гофусинъяку] Танабэ Ясудзо[186] и лекарь Имаи Гэнъан[187].

На следующий [год, год] быка (1793 г.), в 29-й день второй луны (29 [марта] 9 апреля) Дэндзи, Ясудзо и Гэнъан вернулись в Мацумаэ, а в 1-й день четвертой луны (2/13 мая) приехали чиновники надзора Мурата Хёдзаэмон[188] в чине окати-мэцукэ и Ота Хикобэй[189] в чине о кобито-мэцукэ, Иноуэ Тацуносукэ[190] и вассалы дома Мацумаэ Кондо Китидзаэмон, Кудо Хэйэмон[191] и Мураока Юсай[192].

2-го дня той же луны (30 [апреля] 11 мая) от болезни умер Коити[193]. В 8-й день той же луны Тацуносукэ и Умонсйти уехали в Мацумаэ.

В 3-й день пятой луны (31 [мая] 11 июня, дата точно соответствует записи в "Журнале" А. Лаксмана) прибыл корабль князя Мацумаэ "Тэйсё-мару". 5-го дня той же луны русские осматривали корабль "Тэйсё-мару"[194]. Имаи Гэнъан снова приехал в Нэмуро. Утром 7-го дня той же луны корабли вышли из Нэмуро[195]. На "Тэйсё-мару" были Хёдзаэмон, Хикобэй, Гэнъан, Китидзаэмон, Хэйэмон, Хэйкаку[196], а на русском корабле осталось лишь сорок человек, так как умер от болезни один матрос, а недавно умер и Коити. В дальнейшем пути [в качестве лоцманов] прибавилось еще два человека по имени Кюхати и Ивамацу. В 28-й день той же луны в час птицы (6 часов вечера 24 [июня] 5 июля) [корабли] вошли в гавань Аккэси[197].

2-го дня шестой луны в час зайца (6 часов утра 28 [июня] 9 июля). корабли оставили Аккэси и 4-го числа той же луны в час мыши (12 часов ночи) стали на якорь в море против Сирия во владениях Намбу. 6-го дня той же луны снялись с якоря и 7-го дня той же луны в час обезьяны (4 часа дня 3/14 июля) остановились в Кобуй, в Эсаси. В 8-й день той же луны в час овцы (2 часа дня 4/15 июля) вошли в гавань Хакодатэ.

10-го дня той же луны (6/17 июля) Адам попросил разрешения помыться в ванне[198]. Это было передано Тацуносукэ, он сказал, что это не сложно, и на следующий же день, 11-го числа, в доме у богатого купца Сиратори Синдзабуро[199] была устроена ванна. Адам, Ловцов, Кох, Алексей[200] и Кодаю вышли на берег и помылись. /60/ В доме у Синдзабуро все, начиная от отделки кабинета и до стульев и подушек для сидения, такое красивое, что Адам очень хвалил [его дом]. После ванны предложили угощение. Кушанья также очень понравились, они были так старательно и вкусно приготовлены, особенно шанхайские диковинные блюда.

17-го дня той же луны в час дракона (8 часов утра 13/24 июля) из Хакодатэ выехали в конных паланкинах Адам, Ловцов, Егор[201] Алексей, Кох[202] Трапезников, Бабиков, Полномочный, а также два русских матроса, два солдата, Кодаю, Исокити, Мурата Хёдзаэмон, Тояма Гэндзюро, Иноуэ Тацуносукэ, Имаи Гэнъан, Мацумаэ, Хэйкаку, Кудо Хэйэмон, Доя [шутич] Накаэмон, повар Ота Сэнсиро, Тамура Такуэмон. 20-го дня той же луны в час овцы (4 часа дня 16/27 июля) прибыли в Мацумаэ. Русские были поражены, с какой красотой украшены и отделаны покои в [доме] Мацумаэ. 21-го дня той же луны [прибывшие] были приняты двумя чиновниками надзора. 24-го дня той же луны (20/31 июля) унесенные морем, Кодаю и Исокити, были окончательно переданы чиновникам надзора[203].