/7/ ГЛАВА II. СКИТАНИЕ ПО МОРЯМ И ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Дело было в двенадцатую луну 2-го года Тэммэй, в год тигра, старшего брата воды. В-13-й день этой луны (4/15 января 1783 г.; см. комм. 1) в начале часа змеи (10 часов утра; см. комм. 18)[54] из бухты Сироко вышел в море корабль "Синсё-мару", принадлежавший Хикобэю, крестьянину села Сироко во владениях [князя] Камэяма в провинции Исэ. На корабле было семнадцать человек во главе с капитаном Кодаю. Груз корабля состоял из пятисот коку риса[55] отправленного владетельным князем Кии[56] а также из хлопчатобумажной ткани, лекарств, бумаги, посуды и т. д., посланных к купцам в Эдо.

С поднятыми парусами корабль шел под западным ветром и около полуночи вышел в открытый океан против Суруги. Неожиданно поднялся северный ветер, налетали шквалы то с севера, то с запада. Вдруг сломался руль, а ветер и волны свирепели все больше и больше, и уже казалось, что корабль вот-вот перевернется и пойдет ко дну. Тогда все находившиеся на судне срезали свои мотодори[57], принесли их в жертву духу-хранителю корабля и стали горячо молиться богам и буддам — кто в кого веровал, но буря бушевала все сильней и сильней.

К рассвету рев громадных бешеных волн стал подобен грохоту грома. Они обрушивались на корабль, как громады гор. Все растерялись и не знали что делать: сначала спилили и выбросили [в море] мачту, [потом] стали бросать [за борт и] груз.

Так в течение семи или восьми дней корабль гнало ветром все дальше и дальше на восток. Позади уже не было видно даже гор, /8/ а корабль все несся и несся по воле волн неизвестно куда по безграничному простору океана.

Время шло, наступила вторая луна следующего года, года зайца (Начало года зайца приходится по европейскому календарю на 22 [января] 2 февраля 1783 г.). По мере приближения корабля к противоположным берегам, ветер постепенно сменился на южный, море стало спокойнее. Тогда взяли оставшийся от руля румпель и установили его вместо мачты. Из имевшейся одежды сшили парус, использовав для него и авасэ и хитоэмоно[58], натянули его двумя тросами и продолжали плыть неизвестно куда. Между тем в трюме обнаружили два свитка циновки для обтягивания татами[59], отправленные домом Ии[60], их также использовали для паруса. Так плыли еще несколько дней, но по курсу никакой земли все еще не было видно. Тогда Сангоро, обращаясь к Кодаю, сказал:

— Долго ли мы будем так носиться по морю неизвестно куда. Давай погадаем и по указанию Дайдзингу[61] узнаем, близко ли от нас земля.

Тогда наделали из бумаги полоски и написали [на них различные расстояния]: "50 ри", "100 ри", "150 ри" и так, [прибавляя] по 50 ри, до 1000 ри. Затем освятили их, и, когда взяли и развернули [один из них], это был жребий, гласивший: "600 ри". Матрос Икухати, удивившись, сказал при этом:

— Хоть и не годится тянуть жребий повторно, я все-таки хочу попробовать хотя бы для развлечения.

И когда он повторно взял жребий своими руками и взглянул [на него], там снова была надпись: "600 ри". Тогда все [находившиеся] на корабле изменились в лице.

Когда наступила уже третья луна, волнами сорвало оба якоря, были сильно повреждены также нос и корма корабля. В трюме неизвестно когда появилась течь, и уровень воды в нем уже поднялся выше двух сяку. Это еще больше вывело моряков из себя, и [они] окончательно приготовились к неизбежной смерти. Тогда Сангоро сказал:

— Вот теперь-то [нам] не остается ничего другого, как обратиться к богам[62] и буддам /9/ с молитвой о защите. Вместо того, чтобы, сложив руки, ждать смерти, нужно погадать, откуда протекает в трюм вода.

На бумажках-жребиях написали названия разных частей корабля, освятили их, и когда погадали, то выпал жребий с надписью: "Правый борт, угол у руля". Когда осмотрели указанное место, то, действительно, там оказалась течь. Сейчас же достали остатки хлопчатобумажной ткани, которые еще не были выброшены с корабля, и [этой тканью] с лубяной паклей заделали течь, предотвратив [таким образом] грозную опасность.

С самого начала на корабль было погружено много риса, поэтому в пище недостатка не было, но с конца второй луны стало мало питьевой воды. Поэтому на бак с пресной водой повесили замок, ключ от которого Кодаю носил на поясе, и каждый день [он] выдавал воду по количеству людей. Однако через некоторое время и она иссякла. Тогда стали пользоваться водой, накопившейся в большом чане, который поставили под мачтой, чтобы собирать в него на всякий случай дождевую воду. Но вскоре и ее выпили, и теперь уже ничем нельзя было помочь беде. Так без воды прошли сутки. Всех так мучила жажда, что пробовали черпать морскую воду, но пить ее было совершенно невозможно, и все невыносимо страдали.

К счастью, той ночью пошел дождь. Сейчас же собрали бочонки, кадки и даже шлюпки, помыли их и [поставили, чтобы] набрать дождевой воды. По замыслу Кодаю, палубную надстройку обили с четырех сторон досками, в центре проделали отверстие, под него поставили сосуд, и вся дождевая вода [с надстройки] скапливалась [в нем].

После того дожди стали выпадать часто, и поэтому недостатка в воде больше не испытывали. Была уже пятая луна, но в том океане временами еще шел снег, стояли сильные холода, и все носили одежду на вате.

/10/ C этого времени матрос Икухати начал страдать от болей в животе, у него начался понос, и вечером 15-го дня седьмой луны, в час свиньи (26 [июля] 6 августа, 10 часов вечера), он скончался. Члены экипажа уже и так ослабли от перенесенных трудностей и лишений и, хотя никто не сговаривался друг с другом, ежедневно три раза совершали омовение во исполнение молений богам и буддам, а от этого только еще больше слабели, страдали от куриной слепоты и с наступлением сумерек ничего не видели. Поэтому, [когда умер Икухати] пришлось дождаться рассвета, и только тогда труп омыли, побрили ему голову, завернули в белое полотно и уложили в бочку. На крышке [ее] Кодаю написал: "Матрос Икухати с корабля Дайкокуя Кодаю из Сироко провинции Исэ". Крышку плотно-плотно привязали к бочке хлопчатобумажным полотном и с плачем опустили в море.

В ту ночь [прошла] страшная гроза. На следующий — 16-й день — море бушевало, а вечером начался сильный шторм и ливень. Грозные волны, казалось, омывают небо. Штормом сломало фальшборт, сорвало и унесло доски, перевернуло хибати[63], [огонь из него] попал на Синдзо и ожег ему до ран половину лица.

Так вот они носились в океане и иногда по утрам и вечерам облака или туман принимали за острова или горы. Замечавший их начинал кричать: "Земля, земля", — все радовались, ободрялись, а тем временем всходило солнце, видение постепенно исчезало, и все снова падали духом. Так бывало много-много раз. Ни разу не попадалось никаких птиц, кроме чаек. Когда наступала хорошая погода, на сердце становилось легче, и тогда делали небольшой пестик, насыпали в кадушку рис и начинали его толочь, так как, несмотря на лишения и испытания, есть неочищенный рис было трудно. Толкли по очереди. В дождливые же дни настроение падало, и все становились до того безразличными, что многие валялись на палубе, не обращая внимания на то, что их мочит дождь.

Когда же слишком долго стояла ясная погода и наступал такой штиль, что судно, казалось, не движется, /11/ а работы, которая могла бы отвлечь, не было, молодые матросы со скуки начинали играть в азартные игры. [кто выигрывал, кто проигрывал, — ] но проигравшие особенно не жалели об этом, а выигравшие не чувствовали особенной радости: ведь на корабле им не на что было тратить деньги. Не было ни желания спорить, ни чувства соперничества — скука только еще больше росла и в конце концов [и играть] перестали.

Первое время все старались утешать друг друга, помогали один другому, как ноги и руки одного тела. Но с течением времени каждый стал думать только о себе, начали возражать друг другу, загорались споры, по малейшему поводу возникали ссоры, драки. Каждый считал, что [он] все равно уже обречен на верную смерть, и поэтому никто не слушался ни капитана корабля, ни старшину, и это всякий раз доставляло им обоим столько беспокойств, что у них руки опускались ([старшиной] называется человек, который ведает всем снабжением на корабле, он сам почти, как капитан. На этом судне [старшиной] был Сангоро).

К вечеру 19-го дня той же луны Сангоро заметил на поверхности моря морскую капусту. [он] сказал, что корабль находится уже недалеко от земли. Все сильно обрадовались и воспряли духом.

На рассвете 20-го дня той же луны (31 [июля]11 августа 1783 г.) Исокити вышел помочиться и заметил что-то вроде острова. Но по своей молодости [он] даже не стал всматриваться как следует, решив, что это, вероятно, опять какое-нибудь облако, поэтому, ничего никому не сказав, [он] вернулся и лег спать. Когда совсем рассвело, на палубу поднялся Коити. Посмотрев на восток-северо-восток, он увидел как будто остров, хотя из-за тумана рассмотреть хорошо не мог. Он сейчас же стал скликать моряков к себе; все проснулись и сбежались на палубу. Тем временем туман постепенно рассеялся, и часам к десяти стало ясно видно, что это гора. /12/ [на ее вершине] виден был снег. Когда окончательно убедились, что перед ними остров, радость моряков была неописуемая. Но на корабле не осталось даже руля, и никак не удавалось подойти [к берегу]. Все боялись, а вдруг с суши подует ветер и унесет корабль обратно в открытый океан, когда остров уже прямо перед глазами. Начали ломать голову, как быть. Потом перерыли [все судно] с носа до кормы, сделали небольшой парус, к рулю протянули два троса и в конце концов лишь к часу овцы (около 14 часов) приблизились к острову. Когда оставалось идти каких-нибудь четыре-пять тё, с судна бросили якорь. За несколько дней перед тем Сангоро и Дзиробэй заболели и не могли поднять головы с подушки, поэтому их уложили на корабле на шлюпку и с грехом пополам спустили ее на воду, затем туда же передали божницу из храма Дайдзингу (эта божница в полной сохранности теперь привезена обратно), погрузили два мешка риса для еды, четыре-пять вязанок дров, котлы, сковороды, одежду и даже спальные принадлежности. Затем Кодаю с малым мечом за поясом набил свой багажный мешок и вместе с остальным экипажем пересел [с корабля на шлюпку]. Пристав к берегу, [увидели, что] это — небольшой остров, на котором не росло ни единого деревца.

Между тем жители острова заметили их корабль, и вдоль подножия горы к берегу вышло одиннадцать человек. У них были темно-красные лица и короткие бороды, волосы торчали во все стороны, ноги — босые. Одежда их, сделанная из скрепленных вместе птичьих перьев, едва покрывала колени. На плечах они несли палки. К каждой палке привязано по четыре-пять диких гусей. [встретившись с ними], было трудно понять, люди это или черти.

Они стали что-то говорить, но на каком-то непонятном языке. Однако Кодаю подумал: если они тоже люди и если их натура такая же, как и у нас, то у них должно быть корыстолюбие. А если у них есть хотя бы корыстолюбие, то уж [мы] сможем как-нибудь дать им понять, чего мы хотим, и [кодаю] попробовал /13/ протянуть им несколько монет. Они охотно взяли их. Тогда он достал хлопчатобумажное полотно. Они с радостным видом схватили его и, подойдя совсем близко к Кодаю, потянули его за рукав с таким видом, будто хотели сказать: "Пойдем с нами!".

И вот Кодаю обратился к экипажу корабля со следующими словами:

— Я капитан корабля и не могу его покинуть. Может быть, кто-нибудь из вас сходит с ними. У них, наверное, есть какое-нибудь жилье. Пойдите кто-нибудь и посмотрите, что там есть.

Но никто не вызвался идти. Стали совещаться, как быть. В конце концов Сэйсити, Сёдзо, Коити, Синдзо и Исокити сказали, что они попробуют пойти впятером.

[итак, они] отправились вслед за островитянами. Пройдя с половину ри (половина нашего ри)[64], вышли на вершину горы и увидели, что по ту сторону стоят два человека с прекрасной осанкой, совсем не такие, как те островитяне. На них была одежда из красного сукна, а в руках — охотничьи ружья. Увидев [наших моряков], они вдруг выстрелили холостыми зарядами. Все пятеро перепугались, но те двое подошли к ним и стали их успокаивать, гладя по плечам и по спине, [стали говорить что-то, и] хотя слова и были совершенно непонятны, но жесты [их] говорили: "Пойдемте сюда!". Сопровождаемые толпой островитян [моряку] перевалили через гору, и тут открылся вид на все побережье северной стороны, однако нигде не виднелось ни одного человеческого жилья.

Там, на берегу, собралось много людей, одетых в сукно и бархат. У всех были копья и ружья. Туда и повели пятерых моряков. О чем-то посовещавшись, привели [их] к чему-то вроде солодовни[65], и, открыв двери, ввели внутрь.

Войдя, они увидели, что находятся в помещении шириной два с половиной кэна[66] длиной шесть-семь кэнов. Сделано оно так: в земле вырыта яма, над нею устроена кровля из брусьев, упертых в края земли и соединенных вместе в форме иероглифа *** [человек], /14/ поперек на них уложены бревна, покрытые травой, сверху насыпана земля. В центре этого строения пол земляной, а по бокам с двух сторон — деревянный, устланный досками. Два человека, которые встретились в горах, а также и те, которые с оружием в руках собрались на морском берегу, были людьми из России, находящейся на большом западном континенте "Европа". Первых двоих звали: одного — Федором Михайловичем, другого — Яковом[67].

Земля эта называется Амчитка. Она находится между двумя материками — Азией и Америкой, и, хотя расположена в нескольких тысячах верст к востоку от самой России[68], недавно была присоединена к ней и поэтому сюда приезжают люди, чтобы собирать налоги и вести меновую торговлю на местные продукты. [приезжающие] сменяются каждые пять лет. Стреляли они холостыми зарядами потому, что, увидев потерпевших кораблекрушение, приветствовали их с благополучной высадкой на сушу. Говорят, что вообще в их стране принято стрелять из ружей [в ознаменование всякого рода] радостных событий. Вышеупомянутое помещение называется барабара[69] и является жилищем русских. Жители же острова все [обитают] в пещерах (подробности о местных обычаях — в разделе "Обычаи инородцев"). Итак, здесь им дали что-то вроде чая. Впоследствии они узнали, что [вместо чая здесь] варят листья травы, растущей на камнях на берегу моря.

Пока то да се, а день шел, и они проголодались. Тогда они стали показывать на рот и хлопать себя по животу. Увидев это, [хозяева] ваяли рыбу длиной около одного сяку каждая, завернули в траву и сварили в соленой воде. Затем подали [ее] на стол, похожий на створку двери, налили полные деревянные миски какого-то супа, с виду вроде сиродзакэ[70], и дали деревянные ложки. Эта рыба называется сутатйкий из породыайнамэ[71]. Суп называется сарана, /15/ потому что он делается из корней сараны, которые варят в воде, затем толкут и растирают с водой. Там это обычная пища. Русские, когда находятся здесь, тоже питаются ею. Говорят, что кроме того там в пищу идут треска[72], морской еж, мясо морского зверя, дикие гуси, утки.

После еды пятеро русских, оставив Исокити вдвоем с Синдзо, с копьями и ружьями в руках окружили Сёдзо, Коити и Сэйсити и повели их не по прежней дороге, а в сторону западных гор. Увидев это, Исокити подумал, что раз их повели другим путем да еще взяли с собой копья и ружья, то, конечно, хотят увести за горы и там убить. В невыразимом горе он решил, что коли уж все равно судьба умирать, так умереть лучше вместе, как вместе они были до сих пор. Вдвоем с Синдзо [они] выбежали из землянки и закричали: "Подождите, подождите". Услышав их, те трое стали оборачиваться и наконец в нерешительности остановились. Синдзо и Исокити бросились бежать, чтобы вернуть их. Тогда оставшиеся [у землянки] русские подбежали и задержали их. Видя это, ушедшие вперед [русские] вернулись вместе с тремя [японцами]. При этом у русского, с виду похожего на начальника, на лице отражался гнев, и трое японцев, [шедшие с ним], сказали, обращаясь к Исокити:

— Уж если нас занесло волнами в чужую страну, так не может быть никакой надежды на то, что мы сможем долго прожить. Нам тоже хочется и жить и умереть вместе с вами, но придется расстаться здесь. Ведь кто знает, какое великое горе придется нам испытать, если мы еще больше рассердим этих людей. А если мы положимся на их волю, то, кто знает, может быть, жизнь наша будет сохранена. Только давайте вместо Синдзо оставим здесь Коити: ведь Коити годами старше его.

Сказав так, они сердечно распрощались. /16/ Затем жестами показали [русским], что теперь готовы идти куда угодно, и, сложив руки ладонями вместе, стали молиться. Гнев на лице русского начальника смягчился, и, обращаясь к двум оставшимся [японцам], он что-то сказал, [сложив пальцы так], что ноготь большого пальца плотно прижался к концу указательного. По его виду и без слов можно было понять, что ничего плохого они нашим не сделают. Тогда на душе у них стало как-то спокойнее. Впоследствии [им] сказали, что троих [японцев] повели к пристани, двоих же оставили в качестве заложников [с остальными], Коити и Исокити вошли в хижину. Однако и там они все время и так, и сяк думали о судьбе [уведенный троих], а также о тех, кто остался на берегу. Тем временем стало смеркаться, [им] снова принесли рыбу и суп, приготовленные так же, как днем. Когда [они] поели, пришел какой-то старик и сказал: "Тамбако, тамбако, тамбако", [они] кивнули ему головой в ответ, и он вскоре принес им табак и что-то вроде пестика. Построгав [пестик] и смешав [стружки] с табаком, старик протянул им его вместе с деревянной трубкой. Пестик был из вишневого дерева. Табак очень крепкий и курить его невозможно, если не примешать стружек. [наши] двое достали трубки, которые имели при себе, и стали курить этот табак. В это время снаружи донесся звук шагов и в помещение вошли два или три десятка человек. Вид у них был очень страшный: головы лохматые, на лицах синие полосы, из ноздрей и из-под нижней губы растут рога. Исокити очень перепугался. Он решил: "Наверное, [те] трое все-таки убиты, и теперь нас заберут на корм этим дьяволам".

/17/ Потом он рассвирепел и подумал: "Эх, если бы [у меня] был хоть один ножик, я не дал бы себя так просто сожрать, а сначала хоть одного бы зарезал, а потом уж и смерть принял. Но с голыми руками ничего не поделаешь". Поэтому он только сжался весь и в душе молил богиню храма Дайдзингу защитить его. Но вот все собравшиеся сюда один за другим ушли. Оказалось, что это женщины, местные островитянки, которые пришли, чтобы подивиться на потерпевших кораблекрушение. Двое [моряков] мало-помалу пришли в себя и сидели, тяжело вздыхая. Тут к ним опять подошел прежний старик, принес кожаную одежду и знаками показал, чтобы они ложились спать. [моряки] взяли одежду и, не раздеваясь, накрылись ею и улеглись. Они так утомились за все долгие месяцы, что [сразу же] крепко заснули, позабыв обо всем.

Потом они узнали, что старика зовут "Дядя Милович", сначала он был камутядари[73] (так называют туземцев Камчатки), но теперь обратился в веру той страны, переменил имя и вместе с русскими приехал сюда. Он уже стар, поэтому [ему] и поручили проявлять такую заботу о потерпевших кораблекрушение. Говорили, что ему больше семидесяти лет.

На следующее утро, когда [моряку] проснулись и вышли из землянки, оказалось, что островитяне принесли им оставленные в лодке теплые вещи. Только тут они поняли, что им не хотят причинить зла и впервые почувствовали себя в безопасности.

На завтрак [они] ели такую же рыбу и суп из сараны, как вчера. Так подошел к концу и этот день. Они хотели узнать, куда же ушли остальные трое. Беспокоило их также, что происходит на берегу, где сошли с корабля, и они сказали, что хотят сходить туда. Но, поскольку сначала [их] слов не поняли, [они] стали объяснять разными знаками, показывая пальцами в сторону корабля, приглашая взглянуть туда. Наконец их поняли и стали кивать головой. И [они] вдвоем отправились в путь. Стоял такой туман, что впереди ничего нельзя было различить, и для того, чтобы оставить метки для обратного пути, /18/ [они] стали связывать пучками траву.

Что же касается одиннадцати человек во главе с Кодаю, то, проводив взглядом пятерых [товарищей], они пребывали в каком-то беспокойстве. Некоторое время спустя [к ним] пришли несколько человек, одетых в сукно. Сначала они выстрелили холостыми зарядами, а потом подошли совсем близко и протянули что-то вроде темно-красного лекарственного порошка и стали показывать, что его надо нюхать. Но, ничего, не понимая, наши не решались [последовать их примеру], но потом матрос Кюэмон попробовал понюхать и понял, что это измельченный в порошок табак, смешанный с каким-то снадобьем. Это называется порошка[74] (то есть нюхательный табак, по-голландски он называется снойф табако), и люди той страны употребляют [его] постоянно.

Человека, который был среди них начальником, зовут Яков Иванович Невидимов. Он приказчик богатого купца той страны Жигарева, приехавший сюда, чтобы выменивать шкуры. Обратившись к Невидимову, Кодаю написал и показал [ему] иероглифы, но видно было, что тот ничего не может прочесть. Те люди тоже стали что-то писать, но теперь наши ничего не могли понять. Между тем собралось множество островитян, мужчин и женщин, они пришли поглазеть. Тем временем наступили сумерки, [потерпевшие кораблекрушение] захотели есть и, сложив из камней очаг, поставили на него котел, сварили рис и, сделав из него колобки, стали есть. Пытались угостить стоявших вокруг островитян, но [те], откусив немного, оставшееся выбросили. Однако, когда угостили русских, то видно было, что рис им очень нравится.

/19/ Наступила ночь. [ко даю и остальные моряки] вошли в пещеру в скалах на берегу моря, поставили на возвышенном месте божницу из Дайдзингу, постелили постель и улеглись, все спать. Русские же по имени Степан Титюри [чичуль], Вавила Кадимов, Александр Горяинов и Иван Кондаков не спали всю ночь, охраняя снаружи пещеру. Говорят, что это они делали для того, чтобы потерпевшие кораблекрушение могли почивать спокойно.

Когда на следующее утро [кодаю и его спутнику], проснувшись, вышли посмотреть на взморье, то увидели, что их корабль сорвало с якоря, ударило о подводную скалу напротив острова и пробило дно. К берегу вынесло только тот груз, который был наверху, все же остальное пропало, было унесено [в море]. Подошли русские и островитяне и стали что-то возбужденно говорить, но у Кодаю было так тяжело на душе, что он закрыл глаза и, даже не обернувшись, ушел в пещеру и [снова] лег. К вечеру он услышал снаружи какой-то шум. Незаметно выглянув, он увидел, что на берегу собрались Невидимов и другие. Они нашли на разбитом корабле бочонок с сакэ, напились, по-видимому, сильно захмелели и теперь весело плясали и пели. Островитяне, увидев это, позавидовали и, обыскав разбившееся судно, нашли еще один бочонок, сбили с него крышку и, черпая прямо руками, начали пить, но вдруг их стало тошнить и рвать. Оказывается, когда на море бушевали такие бурные волны, что невозможно было выйти на палубу даже чтобы помочиться, пришлось использовать для этой нужды пустой бочонок, а они приняли это за сакэ, и, конечно, у них началась рвота. Когда [кодаю] понял, в чем дело, то, несмотря на всю тяжесть положения, от смеха [у него] /20/ чуть кишки не разошлись, но боясь, что [на него] за этот смех рассердятся и навлекут какую-нибудь беду, [он] сдержался, [снова] улегся и провел и эту ночь в пещере. А ночью разбилась и шлюпка, стоявшая на привязи у берега.

На рассвете по приказанию Невидимова [все] отправились в путь по горной дороге. Больных Сангоро и Дзиробэя островитяне несли на спине. По дороге встретились с Коити и Исокити и обрадовались, что и у тех и у других все благополучно. Отсюда все вместе пришли туда, где живут русские. Там было построено два дома, в одном жил Невидимов, в другом — [его] подчиненные. Кроме того, был еще склад, но он был сделан точно так же, как жилье. Поскольку людей было много и в домах было бы тесно, Кодаю со всеми спутниками на эту ночь поместили в кладовую. В кладовой хранились припасенные к зиме груды вяленой рыбы, вяленых гусей,. уток и т. д., и поэтому стояло такое зловоние, что нельзя было терпеть. Пришлось вынуть мешочки с благовониями, заложенные в одежду, жечь их на огне и так провести ночь.

Невидимов и прочие платят правительству налоги и приезжают сюда, чтобы на табак, мануфактуру, а также на воловьи и лошадиные шкуры, из которых делают байдары (см. рисунок), выменивать у островитян морских бобров, нерпу, морских львов и т. п. За ними с материка каждые пять лет приходит корабль и привозит на смену людей, а они погружают товар и возвращаются — [на родину]. Разумеется, корабль привозит смену не только на этот остров, но и на другие окрестные острова, и все возвращаются на родину на одном корабле.

Прошло уже больше двух месяцев, как Кодаю и другие прибыли сюда, но [они еще] не понимали ни одного слова. /21/ Однако было совершенно ясно, что Невидимов и его товарищи не местные жители. Поэтому, желая узнать, когда придет за ними корабль с соотечественниками, [наши] показывали им суда или изображали жестами паруса [русские], очевидно, поняли смысл этих [жестов], потому что нарисовали двадцать четыре кружочка, а над ними изобразили полумесяц. [Кодаю и другие моряки] все собрались и старались угадать, что это значит. Некоторые думали, что корабль придет через двадцать четыре дня, другие же считали, что через двадцать четыре месяца. Как бы там ни было, стали жить в ожидании этого дня. Но время шло, а о корабле ничего не было слышно. Тогда снова посоветовались и решили, что теперь уже ясно, что кружки означали двадцать четыре месяца. А коли уж за ними придет корабль, — [говорили все], — то не может быть, чтобы нас бросили на этом острове. Но мы и сами должны просить, чтобы нас во что бы то ни стало с первым же попутным судном отправили куда угодно, в любую страну, а уж если мы попадем на сушу, то снова сможем что-нибудь предпринять. С такими мыслями все ожидали корабль, возлагая на него все свои надежды. А между тем утром 9-го дня восьмой луны того же года (9/20 августа 1783 г.) умер от болезни отец Исокити Сангоро.

Однажды Сангоро собрал [всех] людей с [нашего] корабля и, обращаясь к Кодаю, сказал:

— Мы уже долгие годы являемся моряками и много раз терпели кораблекрушения и переносили всяческие лишения. Так что с какими бы несчастьями мы ни встретились, нас это особенно не встревожит. А вот [ты] по природе не моряк, а приемный сын в семье капитана, [у тебя] нет мореходного опыта, и в такое положение [ты] попал, верно, впервые. [тебе], конечно, повредят непривычные климат и пища. Поэтому, пока не поздно, напиши завещание и письмо на родину. Не может быть, чтобы хотя бы один или два человека из шестнадцати /22/ не вернулись на родину, они и передадут там письмо. Нам не о чем даже и пожалеть, если мы так и скончаемся здесь. А ведь у тебя большое состояние, и ты должен подробно напесать, как хочешь им распорядиться после смерти, чтобы потом это не лежало [у тебя] на душе.

Так [он] увещевал [кодаю], а оказалось наоборот: он сам умер раньше [его], а Кодаю выжил и теперь сумел вернуться на родину. Разве не является [он] до удивления везучим человеком!

Один за другим умерли от болезней: в час быка в 20-й день той же луны — Дзиробэй, в час зайца в 16-й день десятой луны — Ясугоро, в час зайца в 23-й день той же луны — Сакудзиро, в час тигра в 17-й день двенадцатой луны — Тйдзиро, в час дракона в последний день девятой луны следующего года — [года] дракона — Тосукэ (2 часа утра 20/31 августа 1783 г.; 6 часов утра 16/22 октября; 6 часов утра 23 [октября]4 ноября; 4 часа утра 20/31 декабря 1783 г.; 8 часов утра 30 [сентября] 10 октября 1784 г. — соответственно). Оставшиеся в живых совсем приуныли и изо дня в день только и думали: "Хоть нам и удается еле-еле оставаться в живых, но нет никаких вестей о том, чтобы можно было вернуться на родину, и кто знает, с какими еще трудностями придется встретиться здесь". А некоторые даже думали, что скончавшиеся раньше, пожалуй намного счастливее [нас]. Но потом, одумавшись, говорили: "Лишь бы остаться в живых, а тогда с помощью богов и будд, может быть, найдется и возможность снова вернуться на родину". [все] жили только ожиданием корабля, который должен прийти за людьми.

Прошло уже больше полгода, как [они] попали на этот остров, а языка все еще не понимали. Иногда русские смотря на одежду и вещи потерпевших кораблекрушение, говорили: "Это тёва"[75]. и хотя эти слова застряли[у них] в ушах, было непонятно, что они означают: то ли "мне хочется получить это", то ли "это плохое" или "хорошее", или же они насмехались, говоря, что "это грязное".

И вот однажды Исокити решил, что каков бы ни был смысл этих слов, /23/ станет понятно, если мы сами попробуем применить их. И, показав на котел, как раз в это время находившийся рядом, сказал: "Это тёва", — ему ответили: "Котёу". И тут стало понятно, что эти слова означают вопрос: "Это что такое?". И с тех пор они стали записывать все, что слышали, постепенно запоминать слова и начали немного говорить. Потом, решив, что вместо того, чтобы сложа руки, попусту терять время, лучше работать, стали вместе с островитянами ездить на острова Крысьи, Кыска[76], Чук, Унимак и помогать [им] ловить морского бобра, зарабатывая этим себе на жизнь. Тем временем [они] все лучше и лучше понимали язык и однажды спросили [у русских]: "Где корабль, на котором вы приплыли сюда?" Им на это ответили, что корабль развез по окрестным островам приехавших из России и потом ушел на Командорские острова[77], чтобы собрать шкуры, и остался там.

Через три года после этого, в июле месяце, наконец пришел русский корабль. Однако в то время дул сильный северный ветер, корабль не мог войти в гавань и ушел обратно в открытое море.

Но постепенно ветер и волны стихли, а когда [корабль] снова хотел зайти в бухту, вдруг опять поднялся шторм и кораблю пришлось войти в залив, не доходя одной версты до гавани, в которую он шел. Тут ветром и волнами оборвало якорную цепь, и корабль в конце концов разбился. Однако находившимся на судне людям удалось на шлюпках высадиться на сушу, мало-помалу выловили и оснащение корабля. Членов экипажа было двадцать четыре человека. Груз корабля состоял из шкур.

Итак, потерпел крушение и тот посыльный корабль, в ожидании которого [они] жили эти годы и месяцы. [моряки] совершенно пали духом, думая, что же теперь [с ними] будет. Уныние [их] было еще больше, чем вначале, во время крушения [их] собственного судна. Ведь подумать /24/ только: Россия была для них совсем неведомой страной, и если бы даже они на одном корабле с людьми из той страны уехали с острова, так ведь это еще совсем не значило, что [они] вернулись бы к себе на родину и трудно было предугадать, какие горести еще встретятся впереди. И если, тем не менее они так печалились из-за того, что разбился тот корабль, то можно себе представить, до чего тяжела и горька была [их жизнь] на острове. К этому времени одежда на потерпевших кораблекрушение [японцах] износилась и вся порвалась, и они, выпросив одежду из птичьих перьев, как у островитян, или из шкур морского льва, одевались [в нее]. Однажды Невидимое сказал Кодаю и его спутникам:

— Кто знает, когда теперь снова придет корабль. А мы-то так надеялись, что после стольких лет, проведенных на острове, наконец-то вернемся на родину! И вот корабль погиб. Так или иначе, если построить [новое] судно и перебраться на Камчатку, можно как-нибудь спастись, потому что оттуда тянется суша. Давайте же возьмемся за дело все вместе!

И вот, собрав вместе снасти русского корабля, старые гвозди, оставшиеся от корабля Кодаю, и дерево, выброшенное на тот остров, они через год построили корабль грузоподъемностью около шестисот коку. На него погрузились двадцать пять русских и девять [японцев во главе] с Кодаю[78], взяв с собой шкуры морских бобров, нерпы, морских львов, а также продовольствие — вяленую рыбу и вяленых диких гусей. 18 июля в год овцы (1787 г.) корабль отбыл с Амчитки и, пройдя морским путем одну тысячу четыреста верст (верста состоит из пятисот саженей, в одной сажени семь магариганэ[79] восемь бу на наши меры), 23 августа того же года благополучно пристал к Камчатке. На берегу увидели парацука, т.е. навес от солнца, сооруженный наподобие кая[80], но из полотна. Человек двадцать жен и детей русских, находившихся там на службе собирали плоды травы под названием ягодэ. /28/ Туземцы в той местности точно также дикари, как эдзо[81] но там находится много приехавших из России высоких чиновников от местного начальника и ниже.

Увидев, что в бухту вошел корабль, навстречу [ему] вышел местный начальник Конон Данилович Орлеанков[82]. [он] принял от Невидимова потерпевших кораблекрушение, [затем все] сели на речное судно и, пройдя верст пять, вышли на сушу. Кодаю поселили в доме местного начальника, а остальных восемь человек — в доме у Василия Добрынина, писаря местного начальника. Местный начальник имеет чин секунд-майора и [получает] жалованья четыреста [рублей] серебром. Говорят, что за время службы в тех краях полагается добавка в тысячу пятьсот [рублей]. [его] семья состоит из одиннадцати человек, считая и старых и малых. [в качестве своих] слуг он использует всех подчиненных [ему]" мелких чиновников. Через каждые пять лет все [они] сменяются. К восьми человекам, [остановившимся] у Добрынина, местный начальник прикрепил одного лекаря, одного солдата и одного слугу. Пищей снабжал тоже местный начальник.

Это место представляет собой небольшую деревню в пятьдесят-шестьдесят домов. Вечером в день прибытия [нашим морякам] дали вяленой рыбы по названию "чавыча"[83] и в оловянной чашке какую-то белую жидкость с плодами тарава (тарава — название какой-то травы, что это такое, неизвестно), к этому подали что-то похожее на кумадэ[84], ножи и большие ложки. Кумадэ употребляются вместо палочек для еды [хаси]. Перечисленные три предмета — это приборы, которыми повседневно пользуются во время еды жители той страны (см. рисунок). На следующее утро подали лепешки из муги[85] и такую же жидкость, как упомянутая выше, в налитых доверху сосудах из коры вишни[86]. Эта жидкость очень вкусная, и она была гуще, чем накануне вечером. Однако, что это такое, [наши моряки] не знали и думали, что, вероятно, [она] приготовлена из корней сараны, как и прежде.

Старуха в том доме /26/ [ежедневно] утром и вечером уходила куда-то с небольшой бадейкой и через некоторое время возвращалась. Исокити показалось странным, что так неизменно повторяется каждый день, и [однажды], пойдя за ней следом, он заметил, как она вошла в сарай для коров рядом с домом. Заглянув в щелку, он увидел, что там стоят желтая и черная коровы. Старуха присела под брюхо одной из них и стала доить молоко в свою бадейку. Надоив от одной[87] коровы около одного сё и четырех-пяти го[88] молока, она вернулась [домой].

И тут он понял, что это и есть та самая белая жидкость. Называется она мороко. А более густая — это то же молоко, но несколько раз проваренное, называется оно вареной мороко. Убедившись в этом, Исокити подумал: "Какая мерзость"[89] — и рассказал об этом всем остальным. И с тех пор моряки перестали есть кушанья из этой жидкости. От местного начальника им присылали для угощения муку, вяленую рыбу, говядину и т.д., но говядину они всегда отсылали обратно, говоря, что говядины не едят.

Прошло пять месяцев, как они находились здесь, и муки стало не хватать, ели только кету и вяленую чавычу (название рыбы). Примерно к ноябрю съели без остатка не только муку, но и всю рыбу. Начальник посылал людей и туда, и сюда, чтобы искать что-нибудь пригодное в пищу но был такой голод, что если у кого и было что припасено, то никто не давал, оставляя для себя, поэтому поневоле приходилось не есть по два дня подряд. И не удивительно, что потерпевшие кораблекрушение иногда, собравшись вместе, жаловались друг другу:

— Ну разве это не напасть: еле выбрались с такого уединенного острова, как Амчитка, достигли такой[90] страны и [здесь], наоборот, оказались на краю смерти от голода. Какие же мы /27/ несчастные, что нам приходится" терпеть такие страдания!

Однажды один из подчиненных местному начальнику чиновников прослышал, что неподалеку есть корова, быстро отправился туда, забил корову, принес с собой два стегна и сказал:

— Вы говорите, что родились в Исэ или где-то там и поэтому не едите мясо животных. Но если вы будете соблюдать этот запрет в такое время как сейчас, то умрете от голода, только и всего. Так что давайте ешьте это мясо, чтобы хоть как-нибудь выжить, а вот когда будет еды вволю, тогда можете как угодно поступать. Он так обстоятельно разъяснил [им их же собственную] пользу, что в душе все согласились [с ним]. А тем временем Исокити прежде всех взял но ж, отрезал кусок и стал есть. Увидев это, и остальные один за другим стали резать мясо и есть. И с тех пор [они] утоляли голод тем, что ели говядину по пять-шесть сунов[91] в день на восемь человек.

Хозяева дома, хотя и видели [у себя] перед глазами говядину, не могли позволить себе даже попробовать ее, потому что [она] была прислана начальством [для японских моряков], и питались корой вишневого дерева, смешивая ее с икрой. На них было поистине тяжело смотреть. В то же время Кодаю не чувствовал никакого недостатка в пище, так как жил у местного начальника. [остальные же] восемь человек [сначала] съели одно стегно за двадцать дней, а потом брали около ста моммэ[92] говядины, кипятили ее с горстью муги и питались этим супом.

Таким образом, два стегна им хватило, чтобы поддерживать жизнь, на два с лишним месяца. И хотя настроение [их] и оставалось всегда неизменным, силы падали, ноги ослабли, [они] уже не могли даже свободно ходить. Теперь [им] не осталось ничего иного, как по совету хозяина дома /28/ сдирать с вишни верхнюю кору, а сладкую, [находившуюся под ней], размачивать в воде и есть. Такая пища никак не шла в глотку, комом застревала в груди, но, думая, что это лучше, чем смерть от голода, они питались этим несколько дней.

От таких бедствий и лишений 5 апреля в час дракона (8 часов утра (здесь и дальше-русский календарь старого стиля)) умер Ёсомацу, 11-го числа того же месяца в час тигра (4 часа утра) — Кантаро, 6 мая в час овцы (2 час) — Тодзо. Все они погибли от болезни, которую [морякам] не доводилось видеть на родине. От этого недуга ноги распухают и становятся темно-синими от бедер до ступни, а потом начинают гнить десны, и [человек] умирает. Называется эта болезнь тинка (как удалось установить, по-голландски эта болезнь называется сикэрубойку[93], о ней говорится в книгах "Ирин сюё", "Исюкинкан"[94], это цинга — сэйтайгакан[95]. Видя, что [наши] люди все больше и больше теряют силы и [ими] овладевает отчаяние, [жившие] в одном [с ними] доме люди говорили:

— Потерпите как-нибудь еще немного, голод уже подходит к концу. Вот наступит май, и как только растает лед, будем ловить вволю рыбу и недостатка в пище не будет.

Эти слова ободрили их, и вскоре, действительно, лед на реках растаял, с моря в реку вошла мелкая рыба, называемая бакирити[96] (по-айнски она называется коморо, а в провинции Этиго — итоо). Рыбы было так много, что от нее вся вода в реке прямо потемнела, [рыба] заполнила [всю реку] и [ее] стали ловить сетями. Сваренная в воде она так вкусна, что нельзя ни с чем сравнить. В тех краях острая нехватка соли, [она] очень дорога, и поэтому бедные люди там почти никогда соль не употребляют. Дней четырнадцать-пятнадцать жили этой рыбой, а когда постепенно эта рыба стала исчезать, подошла чавыча. Ее тоже ловят сетями. Этим делом занимаются женщины. Они запускают сети, прикрепив к ним в качестве поплавков мочевые пузыри животных, таким образом в день можно вылавливать круглым числом три-ста-четыреста штук. /29/ К тому времени, когда кончилась и эта рыба, прошел май, наступил июнь и пришло время лова кеты. Рассказывают, что с этого времени кета в огромном количестве поднимается вверх по реке, чтобы метать икру. [рыбы о камни] трутся животами, разрывают их, сбивают носы и так далее и сами погибают. Говорят, что в такое время даже туземцы эту рыбу не употребляют в пищу. Там много гор, поэтому [местные жители], охотятся на зверя, употребляют в пищу мясо, а из шкур делают [себе] одежду, и поэтому, хотя они и не обрабатывают землю, все же обычно не чувствуют недостатка ни в одежде, ни в пище.

15 июня того же года наши моряки в одной лодке с капитаном (помощник местного начальника) Тимофеем Осиповичем Ходкевичем[97] и солдатом Константином Матвеевичем оставили эту землю и отправились в Тигиль[98]. Лодка длиной в пять кэнов и шириной в три с лишним сяку выдолблена из одного куска дерева. В одной лодке могут плыть не больше семи-восьми человек, включая двух матросов. На этот раз в путь отправились шесть потерпевших кораблекрушение[99] и пятнадцать русских, разместившись на трех или четырех лодках. Сначала поплыли вверх по реке и дней через тринадцать-четырнадцать вышли на берег. Один день ушел на то, чтобы перевалить гору, после чего снова сели в лодки. Теперь уже плыли вниз по течению и поэтому стремительно неслись по нескольку десятков верст, и 1 июля прибыли в Тигиль. Длина всего пути, по реке и суше, — триста семьдесят верст, [на реке] там и сям устроены пристани, где меняют лодки. Говорят, что зимой ездят по льду на санях, запряженных собаками. Высадившись на берег, Кодаю поехал верхом на лошади, а остальные шли пешком. На ночлег остановились в доме начальника. Здесь был небольшой поселок в сто сорок — сто пятьдесят домов, [морякам] сказали, что вскоре [они] отправятся отсюда в Охотск. [действительно], путники задержались там, только пока на корабль грузили продовольствие, товары и т. д. Но вот /30/ все приготовления закончились, и 1 августа корабль, подняв паруса, вышел из Тигиля. Это было одномачтовое судно водоизмещением четыреста коку. На нем плыли Тимофей Осипович и Кодаю со своими людьми. Людей было много, и поэтому через двадцать четыре-двадцать пять дней после отхода с продовольствием и с водой стало скудно. Тогда воду стали распределять между людьми по одной чайной чашке два раза в день, а из провианта ничего не осталось, кроме соленой травы, называемой черемша (разновидность чеснока, в Мацумаэ называется айбакама). Все на корабле очень волновались и уже начали совещаться, нельзя ли где-нибудь поблизости высадиться на берег. Но в это время подул сильный попутный ветер, и вскоре корабль прибыл в Охотск. Говорят, что морем этот путь составляет восемьсот верст, если же ехать сушей, то две тысячи пятьсот верст. Домов в том месте тоже не больше двухсот, [здесь] местный начальник, Иван Гаврилович Кох[100], выдал Кодаю тридцать [рублей] серебром, а остальным — по двадцать пять [рублей].

Отсюда вплоть до Якутска простирается обширная равнина, на которой совсем нет человеческого жилья. Поэтому, готовясь в путь, [кодаю и его спутники] на полученные деньги купили меховую одежду, меховые шапки, меховые рукавицы, меховую обувь и т. д. [кроме них] собрались ехать: один сержант по имени Василий, который собирал на Камчатке, в Петрогавани, Тигиле и Гижиге налоги шкурами морского бобра, нерпы, куницы, медведя и т. д. и отвозил их в Россию, три солдата, сопровождавшие его для охраны, лекарь Мирон Степанович Бирючков, который был здесь на службе, а теперь, закончив службу, с женой и детьми возвращался в Иркутск, кроме того, один португалец (Португалия — это страна) и один бенгалец (это страна Бенгалия). Они были с корабля, потерпевшего перед тем крушение /31/ у Медного острова[101].

Они плыли с торговыми целями в Большерецкую на большом английском (Англия — это страна) судне, называемом карабирэ [корабль]. Всего на корабле было шестьдесят два человека, в том числе китайцы (Китай — это Кара), португальцы (Португалия), французы (Франция), бенгальцы (Бенгалия) и другие. Закончив торговые дела, они вышли в море у Командорских островов, а когда были уже совсем недалеко от Камчатки, на радостях выпили вина, и все так опьянели., что заснули мертвым сном. А в полночь вдруг поднялся шторм. Корабль оказался в таком опасном положении, что матросы хотели отрубить якоря и выбросить [их в море] и попытаться подойти ближе к берегу. Но капитан корабля не согласился с ними, а наоборот, хотел стать на большой якорь [в море], но тем временем ветер и волны становились все ужаснее, и в конце концов корабль погиб. Шестьдесят человек, мертвецки пьяных, стали добычей моря. Только двое названных выше — [они] были трезвенниками и не пили вина — с трудом добрались до суши, где были спасены русскими и отвезены на Камчатку. В предыдущем году, дней за десять до того, как к берегу [камчатка] прибыл Кодаю и другие, с попутным кораблем [они] прибыли в Большерецк, провели [там] зиму, а теперь снова путешествуют по суше и одновременно с Кодаю и другими прибыли в то место. Говорят, что впоследствии в Иркутске оба они переменили свои имена и фамилии: португалец стал называться Федором Осиповичем Сибиряковым, а бенгалец — Федором Ивановичем Кудзисицуфу[102], стали купцами и навсегда остались там жить. Бенгалец был чернокожим. Кроме них было еще два переводчика-якута (подробнее см. в разделе "Обычаи якутов"), а всего вместе с шестью [японцами] — Кодаю и другими семнадцать человек. 12 сентября того же года [все они] /32/ выехали из Охотска.

Оттуда до Якутска общим счетом 1013 верст, и почти на всем этом протяжении нет человеческого жилья. Поэтому среди груза, который везли лошади, были лепешки из муги, испеченные дважды (два раза их пекут для того, чтобы они не испортились от времени), говядина, сахар, палатки (так называются пологи из полотна, имеется рисунок) для ночевки в пути и даже сено для корма лошадям. [потерпевшие кораблекрушение] рассказывают, что, когда [они были] на полпути, пошел снег, путешественники ломали ветви деревьев, стлали, а сверху расстилали шкуры и спали на них. Говорят также, что если уехавших на лошадях замерзали ноги, то они сходили и шли пешком, а когда тело разогревалось, то снова садились на лошадей. Верстах в 300 от Якутска временами стало попадаться жилье, и тогда ночевали там. Так как с ними следовал казенный багаж, на станциях забивали коров и должны были угощать [путешественников].

9 ноября того же года приехали в Якутск. Там пять-сот-шестьсот домов, это очень оживленное место. Местного начальника звали Иваном Григорьевичем Козловым-Угреином[103], он был в чине полковника. С виду он более важный человек, чем местные начальники на Камчатке и в Охотске. Говорят, что с женой он развелся в предыдущем году. Живет один и в подчинении имеет человек двадцать. Дом [у него] двухэтажный, деревянный. Здесь тоже Кодаю выдали 30 рублей серебром, а остальным — по 25 рублей. Отсюда выехали 13 декабря, [к ним] присоединился [ещё] один солдат, Василий Данилович Бушинев[104], — и путешественников стало восемнадцать человек. Это место находится на самом северо-востоке [страны], поэтому климат здесь очень холодный, и во время морозов люди, выходя на улицу, одеваются в одежду из шкур, на голову надевают колпаки из меха, /33/ обе руки засовывают в подобие мешков без дна, [сделанных] из лисьей шкуры, и ходят, закрывая [ими лицо] от носа и ниже. Иначе кровеносные сосуды перемерзают, омертвевают и нередко отваливаются уши, нос, а выдающиеся части щек так воспаляются, как будто их расковыряли. В июне, июле и августе вечерняя заря остается над землей и ночью и даже светлее, чем днем в очень пасмурную погоду. Зимой так светло от снега, что нет необходимости пользоваться факелами или чем-нибудь подобным, и поэтому путешественники едут и днем, и ночью. На земле снег так смерзается, что становится тверже, чем камень или металл, и поэтому для путешествия все пользуются санями (см. рисунок). На них устанавливается нечто вроде наших коси[105], обтянутые шкурой, это называетсякибицука[106] (см. рисунок). В них ездят. Внизу укладывается багаж, [кибитку] везут пять-шесть лошадей. От этого места до Иркутска 2486 верст. На протяжении первых 400-500 верст то тут, то там встречаются жилища якутов, а дальше совершенно нет человеческого жилья. Через каждые 800-900 верст имеются казенные станции, где меняют лощадей.

Как только на станции послышится издалека звук колокольцев, привязанных к лошадям, уже начинают готовить новых лошадей, чтобы немедленно же заменить [ими] старых, не задерживая ни минуты. Прежние лошади остаются на этой станции, а потом возвращаются на свою станцию с путешественниками, которые едут в ту [сторону]. Возничий сидит верхом на передней лошади и управляет с кнутом в руках.

Поскольку, как сказано выше, [по дороге] нет ни человеческого жилья, ни гостиниц, все устроено так, чтобы в кибитке можно было и есть, и пить, и бодрствовать, и спать. И вот таким образом [наши] путешественники 7 февраля[107] года птицы благополучно прибыли в Иркутск.