Глава 92

Легенда об Угере – это на самом деле типичная для xix столетия история многих сбившихся с пути, которые заканчивали свои дни в кабаках. Игнату Германну удалось развенчать миф, лишив юриста-пьяницы того ареола, который ему придал Шмидт. Бесполезное предприятие: это как выселить алхимиков со Златой улочки.

В результате сложнейших умозаключений Германн выяснил, что Франтишек Угер, родившийся в Быстре (Вольтерсдорф, район Ланшкроуна) 23 января 1825 г., изучал право в Оломоуце и в Праге и получил диплом в 1856 г. В 1861 г. он был избран депутатом Чешского сейма, но 26 апреля 1864 г. был лишен мандата из-за того, что он пропускал собрания и пьянствовал. Германн утверждает, что в 1861 г. Угер женился на девушке из провинции, шестнадцатилетней дочери состоятельного мыловара, Аните Х., родившейся в 1845 г., то есть она была на двадцать лет моложе его. Но девочка была влюблена в другого мальчика, торговца из родной деревни, однако титул и положение Угера обаяли мать девушки, а юристу было просто необходимо приданое девушки, чтобы выплатить свои долги.

После свадьбы Угер оставил новобрачную и исчез на несколько недель, в считаные мгновения растратив все приданое и распродав даже часть мебели. Тогда кто-то из родственников девушки, мать или отчим, отправился в Прагу забрать ее вместе с остатками утвари. По словам Германна, девушка не взяла ничего из имущества Угера, не сбежала с самым близким его другом, а просто вернулась в родную деревню в Восточной Чехии. Вернувшись домой, чтобы забыться, она предалась прогулкам, танцам, забавам, типичным для кокеток, и, вызвав кучу сплетен, завела интрижку с мельником, за которого вышла замуж после смерти Угера. Но мельник тоже принялся за кутежи, влез в долги и протянул ноги. А Аннушка переехала в Вену с каким-то железнодорожником[1247].

Итак, желая создать отличный от традиционного образ Угера-Гульберта пьяницы, который разочаровался в любви еще до измены жены, Германн напридумывал целый ряд не менее китчевых происшествий, и разработал другую фабулу, без полутонов и схождения во ад.

Очевидно, что “докторство” Угера отличается от искусства магии архивистов и докторов Гофмана. И если бы он хотел воскресить его образ, ему следовало бы отойти от едва уловимых линий наброска и взрастить в нем зерно безумия, мятежа и отчаяния, которыми его столь щедро наградила легенда. Сделать Угера принцем вонючей канавы, а не пристанища несчастных обездоленных, посадить его на зловредную сцену, в паноптикум.

Но есть и те, кто считает, что “Батальон” с его пьяницами и гулящими женщинами, с его чахоточными и шарлатанами, даже с актером, цитирующим отрывки из “Гамлета” и презирающим тех, кто не понимает его, это всего лишь ночлежка в духе Горького. Обычная ночлежка, в которой, правда, нет ни одного Сатина, выражавшего бы надежду на высокое предназначение человека, ни одного Луки, ни одного нищего, разыгрывающего из себя апостола. Демонизм кутежей вовлек их навечно в эти трущобы, и нет никакого средства от насекомых в их лохмотьях, никакого напитка, который утолил бы жажду их души, и нет спасения, потому что все ничтожно, как утверждают Хамм и Клов. Возможно, однако, что, сойдя с этих страниц, комедиант Войта Мушек пойдет и повесится, как в итоге сделал герой Горького.