Умей держать язык за зубами

Мода — вещь великая. С прекрасной электроникой из одной великой дальневосточной страны пришла мода на суси (именуемое у нас на английско-нижегородский лад «суши»), борьбу сумо, красоту тамошних женщин. (Страну не называю, чтобы никого незаслуженно не обидеть: заметки мои носят чисто субъективный характер.) Так вот: дамы эти прекрасны, когда разодеты в национальные шелковые наряды, подчеркивающие достоинства и скрывающие недостатки. (Наряд не называю по тем же причинам.) Стоит же даме облачиться в европейское платье, как заметными становятся и коротковатые ноги, и коренастое тело.

А меж тем существуют в Восточной Азии очаровательные миниатюрные существа, сложенные столь пропорционально и изящно, что им любой наряд к лицу. И к другим частям тела. Но всем иноземным модам они предпочитают свой вьетнамский костюм «ао-зай» — облегающий халат с разрезами до бедер и просторные шелковые брюки. Дополните это конической тростниковой шляпой, в донце которой вставлено маленькое зеркальце, чтобы, скромно шляпой прикрывшись, внимательно рассмотреть интересного молодого человека. Добавьте щебечущую речь и нежный — но очень частый! — смех, и вы получите портрет вьетнамки. Хотя вьетнамская пословица и гласит: «Нам — ту, ны — ньы», что значит — «Мужчине борода, женщине же грудь (приличествует)», ничего лишнего в фигуре вьетнамки нет (как и излишней пресловутой бороды на лице вьетнамца). Все на месте. Восхитились? Держите это про себя. Знаю по собственному опыту.

Мы сидели на берегу Ароматной реки в древнем городе Гуэ с компанией вьетнамцев, окончивших институты в Москве. Свои, короче говоря, люди были. Даже водки маленько выпили. С Ароматной реки тянуло прелью. Мы ждали коронное блюдо местного ресторанчика — черепаху. По-вьетнамски — «ба-ба». Это схожее с нашим слово и повернуло разговор на, скажем, женский вопрос. Он бы и так повернулся туда, как это пристало в мужской компании, но созвучность придала ему окраску несколько более легкомысленную без всяких предисловий. И один вьетнамский партийный товарищ поинтересовался моим мнением о вьетнамских женщинах. А я несколько размяк от сытной еды в тропическом тепле и высказался очень откровенно, хотя исключительно похвально и искренне. Вообще, сказал я, что может быть лучше вьетнамской жены?

Тут товарищ посуровел и необычайно серьезно, хотя и без хамства начал мне объяснять, что это невозможно, совсем невозможно, даже с китайцами такой брак выходит боком. По счастью, подали ба-ба, и другой вьетнамец (старый друг по Московскому университету) умело перевел разговор на другую тему. Я с энтузиазмом включился в него, потому что до меня дошло, что сказанул что-то не то.

Потом мне уже объяснил старый друг, что земляки его — как бы это сказать? — не то чтобы расисты, но посягательств на своих женщин со стороны чужаков не выносят. Хочешь похвалить женщин Вьетнама, хвали их трудолюбие, героизм и материнские качества. Или похвали их лакированную черную улыбку…

Еще в 1960-х годах это не было редкостью, как рассказывают знающие Вьетнам люди, трудившиеся там в то время.

Я попал во Вьетнам много позже, но тоже все-таки давно — в конце 1970-х. Вьетнамцы улыбались по каждому поводу. И без повода — на всякий случай. И смуглые их лица оттеняли белизну зубов. Надо сказать, что в этой южной стране очень заботятся о зубах, и многие предпочитают их чистить размочаленной веточкой смолистого дерева. Очень тщательно. Причем почему-то и чистят веточкой, и полощут, сидя на корточках: это, очевидно, придает операции некоторую основательность и как бы подчеркивает важность производимой гигиенической процедуры.

Я так привык к белозубости вьетнамцев, что не сразу понял: что такое странное в лице пожилой торговки с грандиозного ханойского базара Донг-Суан.

Улыбка была как улыбка, но совершенно черная. Это не была неопрятная чернота истерзанных кариесом зубов. Зубы были ровные, блестели — но совершенно черные. Блестящие черные зубы.

Не помню уже, к чему я приценивался. Мой верный друг и спутник Ле Суан Ту, выпускник МГУ, не сразу понял, с чего это я умолк, и оглянулся по сторонам. Ничего странного он ни в одной стороне не увидел. Судя по всему, в лице пожилой продавщицы — тоже. Ту вопрошающе посмотрел на меня.

— Слушай, а что это у нее с зубами? — спросил я.

— А что такое? — недоумевающе отвечал Ту, с вежливой улыбкой посмотрев на торговку. — А, ты же этого никогда не видел! Это раньше так принято было: покрывать зубы черным лаком. Но это феодальный обычай, никто из молодых и даже старых в городе этого уже не делает. Только такие старушки в провинции.

Тут надо сказать, что словом «феодальный» работавшие с нами вьетнамцы обозначали все отжившее, старое, реакционное или по крайней мере непонятное передовым советским товарищам. На всякий случай. Иной раз — и совсем неплохие традиционные вещи.

Он что-то спросил у женщины, покачал головой, показывая, что товар нам не подходит: все для того, чтобы, не дай Будда, она не поняла, что мы ее обсуждаем. А потом я пристал к нему: что за лак, да почему, да отчего черный.

Потом я встречал чернозубых дам несколько раз — привычка и теперь сохранилась, по крайней мере в глубинке. И тому есть целый ряд причин.

Как известно, все вьетнамцы (китайцы, корейцы, японцы и прочие народы монголоидной расы) — черноволосы и черноглазы. В их представлении — это нормальный окрас человека. А животные бывают разных цветов шерсти и глаз. Поэтому, да не удивятся наши читатели, нордический, скажем так, облик европейцев — кто блондин, кто шатен, а кто и вообще рыжий — и глаза их, тоже разного цвета, вызывают у азиатов не столько восторг, сколь ужас. Человек же не кошка, чтобы быть разноцветным! Тот же Ту рассказывал мне, что, когда в детстве его хотел угостить конфеткой французский солдат, он посмотрел ему в лицо и чуть не потерял сознание от страха: солдат был белобрыс и голубоглаз! Да еще и долговяз. Кроме того, смущенно добавил Ту, слегка стыдясь своего младенческого малодушия, он был колонизатором.

В старину считали еще, что человек должен отличаться от животного и цветом зубов: животное ведь за своими зубами не следит, но они у него белые. Человек же за зубами следит тщательно. И покрывает их черным лаком.

Кроме того, целебные свойства лака не дают зубам портиться. Если же они все-таки слегка портятся, под слоем лака этого не видно. У лака действительно есть целебные свойства. Во Вьетнаме очень много деревьев, которых ботаники именуют лаконосами, а между собой, по-научному, Rhus Vemiciflua. Вьетнамцы называют их не столь длинно, зато разнообразнее. В провинции Тай-Нгуен, например, дерево, сок которого идет на производство лака, называют тьы.

Под влиянием европейцев, переняв в городах европейскую одежду, многие вьетнамцы стали отказываться — еще при французах — от обычая покрывать зубы лаком. И не только от того, что черные зубы не гармонировали с пиджаком и галстуком, а от того еще, что стала выходить из моды древняя привычка жевать бетель. От жевания слюна становится красной, а зубы совсем уже напоминают клыки чудовища из джунглей, только что растерзавшего невинную, но сочную жертву. Покрытые же черным лаком зубы никак не выдают пристрастия к бетелю. Дело еще в том, что, жуя бетель, человек часто и обильно плюется. Кто — феодалы и компрадорская буржуазия — в специальные вазы-плевательницы, а кто — прежде всего трудовой народ — прямо на землю. И — тут влияния европейцев отрицать нельзя — с конца XIX века привычки жевать и плеваться стали стесняться.

Ну и наконец: черный лак для зубов штука не очень дешевая, и покрывать им зубы по несколько раз в год могли позволить себе люди зажиточные (по крайней мере — качественным). Поэтому после революции и этот обычай стал казаться феодальным.

Только в глубинке вот и встретишь пожилую женщину, широко улыбающуюся улыбкой черного лака