Над своим горбом…

Помните одну из самых смешных программ советского телевидения — «Кабачок 13 стульев»? Действующие лица именовали друг друга «пани» и «пан», а все потому, что все содержание передачи было заимствовано из польских юмористических журналов.

Шутки и ситуации были нам доступны, проблемы социалистического общества — бытовые прежде всего — были общими, а то, что выходило за эти рамки, не попадало в «Кабачок».

И вообще-то не попадало многое: скажем, польский политический анекдот, а уж он-то в польском юморе занимает почетное место.

В 1967 году, после Шестидневной войны, когда Израиль наголову разбил арабские армии, многие поляки (зачастую даже и совсем не юдофилы) восприняли это событие не так, как должно бы было гражданам одного из государств Лагеря мира и демократии. (Лагерь осуждал вероломную агрессию против миролюбивых арабских государств, за день до полного разгрома обещавших стереть противника в порошок и утопить его граждан в море.) И партийный руководитель тов. Гомулка грозно этих несознательных одернул и радость их осудил, произнесши верные, хотя и не по делу слова:

— У каждого поляка может быть только одна Родина!

На что старый писатель Антони Слонимский ответил:

— Правильно, только одна. Но почему именно Египет? Любая шутка и афоризм Слонимского тут же расходилась по всей Польше.

Великолепная ирония! Поляки предпочитают иронизировать над собой. И этим сильно отличаются от великих соседей справа и слева.

Чужеземца, однако, подстерегают тут подводные ямы и каверзные ловушки.

Лет двадцать назад на закате социализма мне довелось приятно отужинать в польском доме.

Гостей было немало, беседа текла непринужденно, галантно и остроумно. А крутился разговор вокруг взяточничества, достигшего в предзакатной Польше неприятных размеров.

При этом у моих собеседников рванья рубашки на груди не наблюдалось — просто очень смешно рассказывали о своем опыте. А поскольку я был единственным среди них иностранцем, то в рассказы ненавязчиво вводились элементы, помогающие мне разобраться. И так это забавно звучало, и так я смеялся со всеми, что на какой-то момент почувствовал себя одним из них и, отсмеявшись после очередного рассказа, заметил шутливым тоном:

— Ну, Панове, не могу понять, о какой стране вы говорите. Это что — Конго-Киншаса?

Наступила тишина, словно я сотворил нечто непристойное. Улыбки не исчезли, но стали только вежливыми — без теплоты. Последний рассказчик сказал:

— Нет, это Польша. Мы знаем это и переживаем. И знаем, откуда это к нам пришло.

Уточнять откуда я не стал. Хозяин мастерски загладил неловкость. Гости, увидев мое искреннее смущение, подчеркнуто тепло стали со мной общаться. А осадивший меня пан довез меня до гостиницы. Происшедшего он не касался, но я сам за благо почел извиниться.

— Пустяки! — отвечал он. — Хотя, знаете, у нас говорят, что над своим горбом может смеяться только сам горбатый. Как насчет стаканчика завтра вечером? Скажем, в шесть, в «Гонге»?