Жаркие страны

Доктор увозит меня в своем автомобиле, по единственной дороге колонии, в селение, куда он отправляется посмотреть больного.

Дорога, с красной почвой, обсажена кокосовыми и манговыми деревьями. То здесь, то там, сквозь гущу кустов, деревьев и лиан, от которых не свободен ни один клочок земли, проглядывают жалкие хижины. Как только автомобиль замедляет ход, вас охватывает душный и влажный воздух. Громадные мухи ударяются об стекло.

Деревня расположена в лощине близ поросшего лесом холма и прячется среди зелени, дышащий зноем и такой густой, что свет едва проникает сквозь листву. Хижины состоят из крыши, цинковой или врытой большими листьями, на четырех столбах, в некоторых стены сделаны из плетеных лиан; рядом с домашней утварью и причудливой мебелью лежат ананасы, кучи бананов тыквенные бутылки с мукой маниока.

В этом тяжелом, насыщенном разными запахами воздухе, среди вечной тени, где пахнет сырой травой, и постоянно слышится, гудение москитов, повсюду дарит бедность, выданная ленью. Это облачное небо, изливающее то тягостный зной, то целые потоки дождя необыкновенно способствует плодородию почвы. Растения, деревья, цветы появляются и растут, неустанно питаемые плодородной почвой, затем гибнут, превращаясь в перегной, который является источником новых жизней. Под тропическим небом растительное царство, получая слишком много пищи, становится хищным; самые величественные европейские деревья кажутся ничтожными рядом с такими, например, деревьями, как банианы, изогнутые ветви которых углубляются в землю и пускают там новые корни.

На сотни лье кругом простирается целый океан зелени и ее волнообразная, с металлическим отливом поверхность расступается лишь на мгновение, разорванная молнией реки. Миллиарды растений, с упорными усилиями, вытягивают свои ветви к свету и к жизни.

Таким образом, человек здесь подавлен природой и постоянно находится в расслабленном состоянии, парализующем в нем всякое желание деятельности. Перед гигантскими растениями, полными жизненных соков, он чувствует себя жалким паразитом на этой плодородной земле. Дыхание этих необъятных лесов душит его.

Негры лежат перед своими хижинами. Они не обрабатывают землю, не расчищают зарослей. Те, которых мы видим, даже не удосужились нарубить себе материала, чтобы устроить хижины. Они беспечно гнездятся среди переплетшихся ветвей и листвы. Время от времени они идут сорвать плод хлебного дерева или наловить немного рыбы в тине.

По крутой тропинке мы спускаемся вниз, в самую гущу. Там находится хижина больного. Тяжело дышать в этой духоте, под густым сводом зелени. Приходится руками раздвигать лианы, среди листвы ползет змея. Хижина довольно большая, под цинковой крышей. Перед входом сидит, согнувшись, старая негритянка, в лиловом платье, повязанная мадрасским платком. На деревянной скамье, лежит на боку больной, голова его покоится на подушке. Это молодой человек, на вид очень сильного сложения. У него ужасная фистула в прямой кишке. Он показывает свою рану. Мать лечит его «гри-гри», растительными жирами и разными колдовскими снадобьями. Она верит в эти средства гораздо больше, чем в медицинскую науку. Завтра, когда приедет санитарная карета, чтобы отвезти ее сына в госпиталь, она будет рвать на себе волосы и начнет призывать духов.

На обратном пути, я замечаю на некоторых деревьях нечто вроде висящих на ветвях мешечков, серокоричневого цвета.

Это тысячи травяных вшей, которые образуют такие прочные скопления. Проникая в дома, они истачивают мебель в порошок. Короткие сумерки спускаются над зарослями. Мы возвращаемся домой. Доктор рассказывает мне:

— Здесь все враждебно человеку; все приносит ему вред; все чудовищно. Начиная с растений, дающих пищу, но скрывающих яд в своих корнях, как, например, маниок. Вы засыпаете в лесу и когда вы просыпаетесь, то в двух дюймах от вашего уха находится громадный паук-краб, покрытое волосами громадное насекомое, укус которого смертелен. Солнце — это враг, которого ежеминутно следует остерегаться. После дождя от земли исходят испарения, полные миазмов. Каждое насекомое грозит вам смертью или язвами.

Он говорит вполголоса, как-бы опасаясь вызвать невидимую силу.

— А проказа… красная болезнь! Неизвестно, кого она поражает и кого щадит.

И затем, как-бы говоря сам с собою, продолжает:

— Здесь все поражены лихорадкой, но хуже всего, что к лихорадке привыкают.