Расы

Где вы, благородные мечты о слиянии всех рас о человечестве, вопреки границам и морям соединившимся, наконец, в одну семью, об участии в общей работе всей той энергии, того энтузиазма, тех жизненных соков, которые таятся под желтой, белой и черной оболочкой?

Куда исчезли вы, мечтания давно прошедшего о вселенной, где все земные силы претворятся в одну любовь?

Я улыбаюсь, вспоминая мои иллюзии.

Книга, которую я читаю — сочинения Уэльса — увеличивает еще во мне чувство горечи. Перед моими глазами следующие строки:

«Мне пришлось пробыть некоторое время в Лондоне, во время невыносимой жары, чтобы присутствовать на конгрессе народов, который в высшей степени разочаровал меня. Я не знаю теперь, почему я был так разочарован и не явилось ли это впечатление следствием переутомления и желания в короткий срок изучить слишком сложные вопросы. Но я знаю одно, что мною овладело нечто вроде отчаяния, когда я слушал пошлости белых, изворотливые, но детские речи спокойных индусов и шумную и высокопарную реторику черных. Я не различал уже больше тех ростков, которые могли бы послужить началом осуществления великолепных проектов, а видел только тщеславие, зависть и эгоизм, так явно и жестоко выступавшие наружу, благодаря контрасту альтруистических деклараций. Наличие предрассудков и накопление обширных частных интересов, не желавших считаться с вопросом о расах, делало это предприятие прямо безнадежным. На этой конференции у нас не было совершенно общих интересов, не было внесено ни одного предложения, которое могло бы нас объединить. И все это так походило на блеяние, на склоне холма…»

Раса!.. Я наблюдаю, вокруг себя, под этим, давящим как свинец, небом, замечательные результаты скрещения белой, черной и краснокожей рас, — полубелых, получерных и полуиндейцев; скопление мулатов и метисов в этой громадной тропической теплице; брожение всех этих людей смешанной крови, целую гамму различных оттенков кожи, всю эту человеческую фауну которая мешалась и перемешивалась в продолжение веков, в которую входят караибы, испанцы, африканские негры, индусы, краснокожие. И я чувствую тогда реальную сущность этого слова. И от всех этих скрещений, начиная с того времени, когда голландские и испанские пираты соблазняли девушек с островов, вышли только пораженные поколения, пораженные умственным и духовным бесплодием.

Здешние мужчины не обладают ни энергией европейцев, ни утонченностью востока, ни жизненной силой африканцев. Это уже не те большие дети, кроткие и вместе с тем жестокие, как, например, сенегальцы. Это отбросы человечества, у которых слишком многочисленные скрещивания истощили кровь, легко воспринимающие пороки и недостатки нашей цивилизации, но неспособные совершить ничего великого. Танцовать под звуки там-тама, наряжаться, собирать бананы и кокосовые орехи, говорить о политике — вот занятия, которые им приходятся по душе.

Женщины, пылкие в любви и склонные к спиртным напиткам, болтают, спорят и еще больше, чем мужчины, увлекаются политической борьбой.

Это вакханки всеобщего голосования, всегда готовые растерзать какого-нибудь кандидата или извести его своими ласками. Вся наша европейская идеология звенит у них в голове, как бубенчик, наполняя ее смутным шумом. Но инстинкт у них дикий, желания и ненависть горячие, а рука всегда готова нанести удар или подсыпать яд.

Отдаленные колонии, захолустные провинции, где царит такое удивительное сочетание традиций, колдовства и начальной школы; народ детски простой и угрюмый, дикий и пугливый, склонный к хвастовству и болтливости, ленивый и жадный; города, где царят ложь, притворство и донос; затерянные среди джунглей селения, где декларацию прав человека и гражданина провозглашают под звуки там-тама…

И кроме всего этого тропическая природа, неистощимая, дикая, и смертоносная.

А все-таки!

Мне вспоминается доктор, также темнокожий, окончивший образование во Франции и отличившийся во время войны, как хирург, а затем вернувшийся в эти отдаленные страны, которые он сам называл «землей смерти». Я вспоминаю наши бесконечные разговоры на веранде госпиталя, крепкое пожатие его руки, его полные силы горечи слова, его предвидение и понимание сути вещей. Припоминаю также, как он грустил, видя пороки своего народа. Его самолюбие страдало от этого, так как он сам вывел себя в люди и мог считать себя равным каждому белому. Да, я помню все это, и эти образы сильнее предрассудков, сильнее даже грубой и вызывающей разочарование действительности. И до сих пор я чувствую еще братское пожатие этой сильной руки в момент моего отъезда.