Там-там

Двор между двумя домиками с освещенными луною цинковыми крышами, точно покрытыми инеем. Букет пальм, выделяющихся на фоне молочного неба. Голубоватый свет, настолько сильный, что при нем можно читать. Во дворе толпа мужчины и женщины, белые костюмы, пенюары и мадрасские платки, менее яркие, при ночном освещении. Картина фантастическая. Вся эта публика болтает в ожидании бала.

Сегодня там-там в честь кандидата.

Раздаются глухие удары, сначала редкие, затем ускоренные, потом снова замедленные; отчетливая, но мягкая барабанная дробь. Три музыканта, одетые в синие костюмы, в бесформенных мягких шляпах сидят, согнувшись, и бьют в обтянутые свиной кожей барабаны, находящиеся у них между колен.

Видно, как их черные, нервные руки ударяют но коже, сначала медленно и дико, затем быстро и яростно, с резкими перерывами.

Звуки там-тама действуют угнетающе, в них слышится угроза. Они вызывают в памяти затерянные в зарослях селения; ведь это ритм той военной пляски, которую исполняют индейцы племени Сарамака, на берегах великой реки.

Чем дальше играют музыканты, тем больше они сгибаются. Вот они совершенно нагнулись, чуть не касаются носом земли. Танцующие разделяются: кавалеры становятся с одной стороны, дамы с другой, одни против других. Они начинают петь. Монотонная мелодия, в которой слова повторяются без конца, сопровождаются ударами там-тама, отбивающими такт. Сегодня вечером танцующие выдумали следующий стишок:

«Он будет плясать, наш депутат!»

Эту фразу они будут повторять без конца, покачивая туловище, с поднятой головой и глазами, уставленными в одну точку.

Весь танец заключается в медленном покачивании. Дамы стоят почти неподвижно и только слегка приподнимают юбки, как бы собираясь сделать реверанс.

Мужчины шевелят животом и задом; эти движения красноречивы и неприличны. Шаг вперед, шаг назад.

Высокий негр, одетый в белое, с круглой соломенной шляпой на голове, гибкий, худой и расхлябанный, производит медленные и в то же время какие-то неистовые движения. С похотливым видом, он отворачивает фалды своей куртки, упирается руками в пахи и двигает взад и вперед животом. Таким образом он доходит до стоящей против него самки, потом отодвигается в сторону, с вытянутыми руками и опущенными кистями рук, совершенно, как насторожившийся шимпанзе.

Понемногу бал оживляется. Но темп танца не ускоряется. Эго все те же покачивания пенюаров и белых костюмов, в дымке лунного света, под глубоким, усыпанным звездами небом. У мужчин во рту папиросы, огонек которых бросает отблеск на их лоснящиеся лица. Поют громким голосом; кричат; удары там-тама усиливаются, выбивают дробь, похожую на град, потом замедляются и вдруг обрываются.

С самого начала вечера, перед нами крутится женщина, плавно размахивая трехцветным флагом. Четыре бумажных фонаря висят на протянутой поперек двора веревке. Один из них вспыхивает и падает; поднимается вой. Какой-то негр с откинутой назад головой и вылезающими из орбит глазами, корчится всем телом. В этих конвульсивных движениях и в этом искаженном лице есть что-то трагическое.

Лунный свет скользит по белым, красным и оранжевым платьям. Под навесом галлереи сидит женщина, косой луч месяца озаряет ее лоснящееся лицо.

Ритм там-тама ускоряется; черные руки двигаются с удивительной быстротой. Танцуют с каким-то неистовством. Дамы шевелят бедрами все с большей и большей похотливостью и прижимаются к своим кавалерам.

Это непрестанное покачивание тела, этот медленный темп грустной мелодии похожи на прилив и отлив. И все время гнусавые голоса поют этот дурацкий, навязчивый куплет:

«Он будет плясать, наш депутат!»